Сибирские огни, 1957, № 1

— Правда, корона! К чему бы это? — Так, зря получилось, — махал рукой Афанасий Маврин. Он сидел прямо на полу среди притихших женщин, выше головы торчали его коле­ ни, обтянутые выцветшими белесыми портянками. — Мужик сроду не царствовал! — Оно так и не так,— продолжал Гаврила рассудительно.— Был же на свете мужик Степан Тимофеевич Разин, процарствовал буйная го­ ловушка.. Пугачев Емельян опять же... И он сбивчиво пересказывал слышанное от Константина Дмитриеви­ ча Орлова. Илья Степанович слушал, ухмылялся: — Дык он же разбойничал. Самозванным царем себя объявил. — А я про что? — тут же соглашался Гаврила,— Разбойничал, го­ ловы боярам топором отрубал, а бедным волю давал. Конечно, разбой­ ничал! — Какой же это разбойник, — не соглашались с ним. — Как хотите, разумейте. Только сядет бывало, к примеру, Разин таким манером, руки — в боки. Боярин перед ним на коленях. Если Сте­ пан Тимофеевич правой рукой махнет — одежонку долой с боярина, сечь станут, если левой махнет — голову долой... Афанасий не верил, обращаясь к Катерине: — Правда, что ли, Катерина, или мелет Гаврила-то? — Правда. Когда я у дьячка училась — он мне тоже рассказывал.. Про Пугачева... Бабы от Катерины расходились приободрившиеся, мужики озадачен­ ные. В глухую полночь деревни вдруг ворвется неведомый доселе напев про житье удалое. Особенно падки на непокорные песни Катерины были девки и парни. — Гляди, Катерина, не сдобровать тебе! — предупреждал Илья Сте­ панович. — Через это Максимка страдает! В редких разговорах Максиме Ильиче он все чаще и чаще прояв­ лял участие. Терзага его, мучила совесть. Летом, выбрав время, он вер­ хом сгонял в город. Вернулся радостный. — Виделся! Слышите, бабы, с Максимкой виделся, — выкрикивал он во дворе, заводя взмыленного Буланчика в стойло. В избу вошел, враскорячку, с трудом широко расставляя ноги, при­ держиваясь за поясницу, сразу повалился на лежанку. — Ух, брат, не чаял добраться до дому. Санька, сапоги сымай, гос­ тинец дам. Отец прислал. Получив облупившийся и затертый в кармане пряник, Санька вер­ телся вокруг деда волчком. Федосия Дементьевна, поджав губы, всхли­ пывала. Катерина растерянно металась по избе, ища полотенце, но Илья Степанович, не дождавшись, вытер лицо и руки подолом рубашки. Уж больно хотелось ему поскорее излить душу! — Садитесь, садитесь, рассказывать буду! Смеется Максим-то: чай, Санька-то, мол, вырос без меня? Вырос, говорю, пострел озорной. А он: в меня пошел. Смеется! Но худоба, эх, худоба! Попили из него кровуш­ ки. Тебе, мать, кланяется, печалиться не велит. Катерине поклон, jvia- терью для Саньки просит быть. А в городе только и разговоров: война, война. Германец, сказывают, напал на нас. Меня к решетке подвели, Максим руку просунул: «Здорово, папаша». А у меня дух перехватило... Илья Степанович, смахивая кулаком слезу, продолжал: — Эх, Максимка, кремень! Так глядит, ровно сквозь стены видит, гордый такой. Война, говорю, сынок. Знаю, папаша, отвечает, воевать прошусь, чем в тюрьме сидеть, за царя и отечество постоять хочу. Ан,