Сибирские огни, 1957, № 1

— Опасайся, сынок, — до слез разжалобилась Федосия Дементьев­ на. — Побереги себя-то. — Сам норови первым стрелять, — посоветовал Илья Степанович.— Аль не полагается? — У них все положено! — не выдержала Катерина и так надавила руками на тесто, что затрещала крышка стола. — Видел?! — Илья Степанович полусогнутой рукой указал на сноху, у него дрогнула борода, голова склонилась к правому плечу, по лицу про­ мелькнула ехидная усмешка. — Каждый раз так. Выговорить 'не даст, сынок. — Укротим, папаша, и ее! — Андрей шагнул к жене, намереваясь об­ нять. Катерина замахнулась наотмашь. — Не подходи! Мундир попачкаю. — Костьки Орлова наука! — выкрикнул Илья Степанович. — К ней, ровно к Даниловой лошади, подойти страшно. — Объездим! А вашему Константину Дмитриевичу... — Андрей сде­ лал паузу и пальцем крест-накрест перечеркнул перед своим носом воз­ дух. — Так что... Катерина, заметившая жест Андрея, вздрогнула, закусила губу. Ни­ же склонилась над тестом. Покряхтев, покашляв, чтобы успокоить себя, Илья Степанович вновь начал настраивать сына на прерванный разговор. — Ну, ну. Так, как ты его, сынок? Стало быть, с револьвертом он? — Да-а-а... — Андрей провел взглядом по спине Катерины, по ногам, — с двумя даже...— повернулся к отцу.— Петром Сосновым прозывался Андрей не видел лица Катерины, поэтому и не знал, как она воспри­ няла это известие. Впрочем, лицо ее почти ни о чем не говорило. Оно оста­ валось строгим, глаза сухо блестели. Лишь дольше обычного она стря­ пала и сильно пересолила лепешки. Выйдя во двор, чтобы наколоть дров, долго стояла над суковатым березовым чурбаном с топором в руке, при­ стально всматриваясь в его торец, потом вздохнула и одним взмахом раз­ валила чурбан, за который уже не раз принималась и не могла расколоть раньше. Перед обедом сходила в сарай, выплакалась наедине. Сообщила о несчастье с Максимом и Константином Дмитриевичем Гавриле Кривому, попросила предупредить Клавдию Жукову и Афанасия Маврина, особен­ но часто посещавших Орлова, чтобы они молчали, если их о чем-нибудь будет расспрашивать Андрей. Что ни делала, о чем ни думала, а на уме вертелся грустный мотив «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно». Словно назло то один, то другой приходили деревенские и справ­ лялись о Максиме Ильиче. Только Горемычный в течение часа, наверно, двадцать раз принимался рассказывать о том, что «летось Максим Ильич, ровно с человеком, поздоровался за руку со мной». — Уж надоели! — вполголоса проворчал Илья Степанович, когда заплетающиеся ноги перенесли через порог Гаврилу Кривого. — С горя я, — начал оправдываться Гаврила, — вот как срезало, под корень! — Придерживаясь за лежанку, извлек провалившееся в по­ лу полушубка яблоко, сунул его Саньке. Глаз застилала слеза, выжатая холодом, вином и еще какой-то безотчетной жалостью к людям вообще. — Велико у пастуха горе! — заметил Илья Степанович пренебрежи­ тельно. — Лето паси, зимой портками тряси. — Затрясешь, чай! Вон за потраву-то как штрахонули, чуть ли не полпастушни Евграфу заплатил. А вы в кусты. Нет бы миром навалиться на живоглота! — А ты все такой же, дядя Гаврил! — Андрей поднял с пола Сань-