Сибирские огни, 1957, № 1
А по правде сказать, кое-какие следы остались. Вот бровь правая рассечена, — это пьяный сапожник колодкой ударил Илюшку. Вот и ухо одно маленько пониже другого, — надорвано было, срослось не так. Зяб нет ухо зимой, возьмешься греть его — приказчика вспомнишь и те не счастные три гроша, с которых решил маленький Илюшка капитал на живать. В трактире пока служил мальчиком — кипятком ошпарили: под бородой на левой щеке да на шее кожа, как заплатка. Так что следы-то остались от нажитого в городе... До мелочей помнится роковой день, принесший известие об аресте сына. Его преосвященство сидел в кресле с флаконом нашатырного спир та, зажатым в платок, и восклицал, закатывая оловянные глаза: — Изыди! Сын твой — богоотступник. Против властей предержа щих возомнил пойти. Это — семя твое. Мне таких... Изыди! Долго после того мерещился выгнанному Илье Степановичу въедли вый запах нашатырного спирта, долго кто-то шептал на ухо: «Это семя твое... Против властей предержащих... Изыди!. » * . * * Разговор начала Федосия Дементьевна. Колупая остывшую картош ку желтым ребристым ногтем и сбрасывая кожуру на подол в желобок, образовавшийся между резко выступавших худых коленей, она покоси лась на свесившуюся с печки голову Ильи Степановича и подняла на сы на слезившиеся, давно потухшие серые глаза. Максим, посадив Саньку верхом на шею, ходил с ним по избе, что-то напевая без слов. Катерина, пристроившись на скамейке, стирала белье в деревянном, похожем на гроб корыте. Над ее ушами кудрявились припо- тевшие волосы; на легкой белой кофточке, между двигающихся лопаток, проступало влажное темноватое пятно. О том, что у нее хорошее настрое ние, можно было догадаться, даже не видя ее склоненного над корытом лица. «Я счастлива!» — говорили ловкие движения красивых сильных рук, задорно и умело подоткнутая с боков черная юбка, босые стройные ноги. Жамкалось, хрястало грубое самотканное белье, над синеватой ще лочной водой барашковыми, ведреными облаками росла пена. — Максимушка! — кротко вымолвила Федосия Дементьевна, и уз ловатые кисти ее рук задрожали, выронили недочищенную картофелину. Максим присел перед матерью на корточки. Теперь он был без той страшной бороды, побрит, в новой сатиновой рубашке, только что сшитой Катериной из куска сохранившегося у нее со свадьбы от небогатого при даного. С лица Максима еще не сошла болезненная желтизна, но оно уже было теплым, живым, глаза с лучистыми морщинками по углам, улыбались; от него веяло добром, вниманием и той особенной сыновней лаской, которую умеют по-настоящему понимать одни матери. Они встретились взглядами. «Плоха, изработалась!» — подумал Максим. «Ишь, какой складный, дитятко!» — промелькнуло у Федосии Де ментьевны, и она забыла на миг, о чем собралась говорить, да нетерпе ливо заворочался на печи, закряхтел сердито Илья Степанович. — Максимушка, дитятко! Я умру скоро. Пожалей меня, ясный со колик! Послушай отца, ради царя небесного! Чай, он плохого не... Федосия Дементьевна поперхнулась слезами. Катерина все эти дни ревностно охранявшая от волнений Максима, разогнулась, сердито сбросила с рук мыльную пену, ждала. Ее тонкие, словно прочерченные .угольком брови чуть-чуть сдвинулись к переносице, г у б ы т ‘ р ^ ш м т ^ . , Л ?5&®ЛИОТЕКЛ а
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2