Сибирские огни, 1957, № 1

Заскучает молодушка-солдатка, придет ей на ум грешная мысль, — на печку юркнет, хворой прикинется. А отлежится там, проплачется, гля­ дишь, снова лебедушкой ходит! Без тебя бы дуги не согнуть, каравай не испечь, не сварить бы хмель­ ной браги. Да и плясать-то, как говорится, от тебя начинали! Боком-бо­ ком пойдет мужик, шир-шир лапоточками, да как выбросит вдруг колен­ це, как встряхнет буйной головушкой, даже ты развеселишься, ходуном заходишь, — ходи, изба, ходи, печь!.. * * * Три дня отлеживался на печи Илья Степанович с приездом Макси­ ма, так и эдак прикидывал, туда-сюда метался, а выходило одно и то же: «Не жить с сыном! Не простить ему нанесенной обиды!» Да и больно бы­ ло отрывать от сердца родную кровинку—как-никак сын! Надеялся на него в свое время больше, чем на Андрея, а вон Андрюшка-то до страж­ ника допер. Прошлый раз с благодарностью приезжал в отпуск. На себя горе навлек Максимка — отцу корни подрубил, семью разорил. Теперь, выходит, тому же Андрюшке в службе повредить может: каторжный! Против царя-батюшки! Отречься от Максима впору, из родни — вон! Пускай идет на все четыре стороны. Думал и передумывал старик. Как утопающий за соломинку, хватал­ ся за внезапно пришедшую на ум мысль. Свешивал нечесаную голову с печи, оглядывал избу и, если никого не было, кроме Федосии, натужно спрашивал: — Мать, может, к покаянию его привести? Отречется, может, бога на помощь позовет? — Попрошу ужо, — отвечала скорбным голосом Федосия. Дед Илья кряхтел, выкрикивал: «Господи, господи!» и рассуждал вслух: — На его месте я бы в монастырь ушел. Вдовый, здоровье растерял, к чему глаза мозолить? А этой чего.надо? Что вокруг Максима крутится? Я про Катерину, слышишь? Вечор до петухов шушукались в сенцах. Из- бави бог, не схлестнулись бы. То-то она все Саньку соблазняет, мол, ма­ терью зови меня! Не сказывал я тебе, промолчать хотел. Не знаешь, от­ чего Андрейка расстроенный уехал? А я знаю! Не подпускает она его. Лучше, говорит... прости господи. А он >индо всплакнул, дурак. Будь я на его месте, я бы вожжами ее. Просит, уговаривает, сосулька навозная! О господи, господи, услышь меня грешного! Полежав, пошептав молитвы, Илья Степанович кричал, глядя в по­ толочную щель, заполненную рыжими тараканами: — Где он?! — На погост ушел с Санькой. — А Катерина? — С ними. — Ишь ты! Ровно за мужем бегает! Косясь на дверь, слезал старик с печки, наедался за перегородкой. Он хлебал прямо из закопченного чугуна деревянной ложкой кислые щи, обжигался крутой гречневой кашей, соря ее по бороде, тронутой сединой. «Сердишься, сердишься, да и есть захочешь!» Вечером — все за стол, ужинать, а он рассолу огуречного у бабки просит, будто занедужил шибко. Но на уме — одно, сверлит сверлом: как быть с Максимом? Ушел бы мужик по-хорошему, так чтобы ни слуху, ни духу. Записали бы его в поминальник за здравие и за упокой сразу... Ни следа не осталось от того, что с таким трудом достиг в свое время Илья Степанович, когда отец увез его в город и умер там в одночасье...