Сибирские огни, 1957, № 1

к нему с одной мыслью: вышибить глаз, отомстить за обиду... Плачет Гав­ рила, приговаривает: — Лишил он меня всей красоты, не человеком оставил на всю жизнь!.. Жена хватает его, тащит назад, но у нее нет силы. Она только раз­ рывает на мужике рубашку. Все с любопытством смотрят, как Гаврила подходит к избе Афанасия и бьет колом по раме. Афанасий пьет чай, стекла со звоном падают на стол. Еще не проже­ вав огурец, он выходит и, молча, засучив рукава, идет к Гавриле. Дерут­ ся они долго, пока не устанут. Родные ввязываются в драку, когда оба противника, обессиленные и окровавленные, в обнимку лежат на земле и кусают друг друга. Когда бы ни разговаривал об этом Гаврила, всегда страшно выхо­ дил из себя и взвывал от обиды, словно только что случилось такое с ним. ...Катерина на этот раз не дослушала, рассмеялась: — Спасибо за новость! Привык бездельничать и других от дела от­ биваешь. Но-о! Буланчик! — Стой, стой! — заторопился пастух. Его сухое лицо с хрящеватым большим носом сделалось опять добрым. — Ить, правда, я новость знаю. Пришел он! Вот какой страшный, кости одни! Борода — что у лешего! Щеки и лоб Катерины краснели, одна рука наматывала вокруг дру­ гой веревочные вожжи. Ее карие глаза взглянули на пастуха, потом ку­ да-то в сторону. — Кто пришел? — чуть слышно спросила она. — А я не сказал разве? Катерина покачала головой: «Нет!» — Максим Ильич, вот кто!.. Катерина ойкнула, соскочила с воза и побежала к деревне. У нее с головы свалился платок, расплелся пучок черных с синим отливом волос, и они разметались по ветру. Не останавливаясь, она сбросила с ног чу- ни. Клубилась под ее сильными ногами дорожная пыль. — Ишь, дура какая! — незлобно промолвил Гаврила Кривой. — Са­ дись, сынок, половчее да поезжай помаленьку, я рядом пойду. Трогай, Саня! 4 . Р усская печь Овеянная сказаниями о Змее-Горыныче, Микуле Селяниновиче, уве­ шанная бельишком для просушки, с варежками на шестке, ты вошла в крестьянскую избу мудрой волшебницей! Теплая, тараканная, несклад­ ная, закопченная, ты стоишь, прогнув дубовые половицы, опершись на помело и ухваты, прислонившись к бревенчатой стене, русская глинобит­ ная печь! Да разве не по сердцу дедушке Илье кислые твои щи, блины-пры- гунцы да картошка-развариха! Не на тебе ли под дерюгой любили и шептали ласковые слова, рож­ дались и умирали прадеды? Эх, да что может сравниться с тобой, отрада старушечья! Озяб — на печь. Простудился — в печь. И уголек для наговора и золу на щелок — все дашь. На тебе прятались крестьянки от пьяных мужей и кручинушки тяжкой.