Сибирские огни, 1957, № 1

ломка сознания, меняется быт, отноше­ ния людей друг к другу, обостряется, усложняется борьба классов. Уездная история «Ноев Ковчег», на­ пример, тем и интересна, что в ней ото­ бражены весьма типические события в маленьком провинциальном городишке на окраине России в первые после­ октябрьские дни. Здесь и единственный в городке дворянин Холодковский со своей любовницей модисткой Акулиной, и перепуганный раздраженный хозяин гостиницы с семьей, и председатель ис­ полкома большевик Шереметьев с бере­ менной женой, и бушующие, требующие денег за мужей солдатки, и семейный красногвардеец Тарасов, и бесшабашно удалой начальник штаба Стеценко — словом, в городишке налицо большевики и эсеры, меньшевики и монархисты, про­ сто обыватели и мещане. Все это пере­ мешалось и переплелось в один живой клубок, в котором не вдруг и не сразу разберешься. Девятнадцатилетняя модистка Акули- на — «барская наложница». На содер­ жание она пошла по нужде — семья большая, но привязалась к барину искренно, с детской непосредственно­ стью. Но и она до глубины души огор­ чена, что «теперь свои все форштадские чураются. Думают, они в бедности, а я с богатым дак... и революцию понять не могу. Могу!». Этот крик души, эта тоска по спра­ ведливости ощутима и в поступках на­ чальника штаба Стеценко. Он лихо въезжал в деревню, собирал всех жен­ щин от малой до старой, затем ходил с ними по дворам, отбирал, по его мнению, лишнее в сундуках у одних и отдавал тем, у кого было мало или совсем ничего не было. Так он понимал справедливость. После его посещений большевикам в де­ ревню показаться было нельзя. Между тем никто не может усомниться в его честности, в его преданности делу рево­ люции. Погибает он как герой, защи­ щая город от казаков в тот момент, ког­ да его сурово осудили за нелепые, само­ вольные выходки. Самое замечательное в рассказе — какая-то подкупающая естественность поведения его героев, покоряющая мно­ госторонность характеров действующих лиц. Их много, и ни один из них не по­ ставлен на ходули, не выделен в разряд особых. Простые, в иных условиях неза­ метные, люди испытывают восторг от их руками созданного, полны прекрас­ ных порывов и в то же время ссорятся мелко, по-обывательски, негодуют по пустякам, совершают крупные ошибки. Среди них, конечно, выделяются и Сте­ ценко, и Шереметьев, но и они подчерк­ нуто обычные. Председатель исполкома Шереметьев «маленький», «ногтем при­ давить можно». О нем прямо говорится: «не родился вождем и героем», а при­ шлось руководить, идти на заведомый риск, на смерть, потому, что нужно. Главные вопросы для него решены и ясны: он должен до конца отстаивать за­ воевания революции, а вот как быть с вопросами частными, местными? Тут он совершает ошибку за ошибкой. Солдатки за мужей деньги просят — и правильно делают. А Шереметьев не знает, где их взять. Решили имеющуюся на складах города водку продать — едва сами не погибли, да и при благополучном исходе подобное решение финансовых затруднений иначе как неумелым на­ звать нельзя. И город отстоять не смогли — сдали. Таковы будни революции, без прикрас и подмалевывания. Неровен, тернист путь таких людей, как Стеценко, Шереметьев, Тарасов, и сподвижников их. А суть рассказа в том, что все они показаны как люди, которые «могут по­ нимать революцию», суть в том, что все лучшее в городе и деревне тянется к большевикам. Как и «Перегной», рассказ «Ноев Ковчег» проникнут историческим оптимизмом. Погибает Софрон, но победа на его стороне. Потерпел поражение не очень дальновидный Шереметьев, но «к ушедшим в горы потянулись от сло­ бодки нити... Нарастала новая волна грозного потока», так как все шире и шире круг тех, кто «может понимать» и «хочет понимать» революцию. Как революция подняла, распрямила и повела за собою рядового, ранее ничем не приметного человека, полно и сильно показано в рассказе «Александр Маке­ донский». В то время это был новый для нашей литературы образ. Гордое и громкое, всемирно известное имя Александра Македонского носил сын прачки, младший конторщик, бед­ ный, забитый, загнанный постоянной за­ ботой о семье из восьми ртов. И на вид он был из тех, кто «особых примет не имеет», робок и неказист, «как мышь го­ лодная». Подросла старшая дочка Ли- занька и гневно выговаривала ему: «Да распрямись ты, папаша! Что вы все, будто поленом на вас кто замахнулся? Посмелей были бы, легче бы нам...» «Не помогало, только глазами моргал, да робко мечтал о несбыточном». Теперь, читая о нем, невольно вспоми­ наешь типы русской жизни, созданные Гоголем, Достоевским, Чеховым, — всех этих Акакиев Акакиевичей, Макаров Алексеевичей, героев рассказов «Тол­ стый и тонкий», «Смерть чиновника» и прочих униженных и оскорбленных. Они порождены полицейским бюрократиче­ ским государством помещиков, угнете­ нием человека человеком. Некоторые из этих людей были доведены до последней степени унижения, и тем не менее каж­ дый из них, как это хорошо показали пи­ сатели-гуманисты, чувствовал горечь своего положения, с огромным трудом мирился с ним, а в глубине души, даже