Сибирские огни, 1957, № 1

нужно в передней стене прорубить три окна, четвертое в левой, тестом склеить в рамах стекла, а где их нет, совсем дыры заткнуть паклей. Мат­ ку прогнувшегося потолка нужно подпереть неструганым березовым стол­ биком. Длинный стол и скамейки сдвинуть под божницу в правый угол, печку — в задний левый и чуть-чуть развернуть так, чтобы икона—Спаси­ тель с поднятым вверх указательным пальцем правой руки — все время грозилась в чело печки и не позволяла бы лешим и ведьмам вылезать из трубы, пугать Саньку. Остается у двери в косяк забить гвоздик и пове­ сить на него старую дубленую шубу и шапку-ушанку—одежду дедуш­ ки Ильи « шубейку бабушки Федосии, а чуток пониже, на прилаженный коровий рог — все остальное, ничейное. Здесь же, под одежонкой, поста­ вим серые валенки, растоптанные, с обожженными голенищами, с кожа­ ными заплатами на них. Под невесткину деревянную кровать, что стоит в правом заднем углу, затолкнем окованный железом сундук с пудовым замчищем. Кадушку около лежанки накроем доской и вверх дном опро­ кинем на нее цинковое ведро. За перегородкой на кухне — судница, на ней — два чугуна, квашня, помятый медный самовар и еще что-то, при­ крытое холстиной. Вот, пожалуй, и все, что называлось избой. С приходом весны Санька покидал печь, много гулял. Каким-то но­ вым казались ему небо и синеющий на горизонте лес. А все остальное давным-давно надоело. Деревня выглядела уныло. Убогие лачуги в два- три окна ломаной линией растянулись на четверть версты... Спереди под окнами ржавый, заваленный мусором овражек, за сараями — картофель­ ные ямы, в них дохлые кошки, скелеты палой скотины. За зиму от бес­ кормицы и стужи много свозили мужики на ямы скота и не зарывали. Каждый знал, что мясо съедят собаки, а кости не помешают. Санька любил простор, который тетка Катерина называла «чистым полем», а дедушка — «светом божьим». Радовался он, если они брали его с собой на полевые работы. Что может быть лучше, как на зеленом лугу кувыркаться через голову, собирать щавель или сидеть на Буланчике верхом, когда он впряжен в борону и, пригнув голову, идет бороздой? Сзади покрикивает дедушка: «Но, но!» По черной земле бродят грачи. А из ясного неба доносится: «рю-рю-рю-рю!» Это поет жаворонок. Сегодня сеяли лен, а потом с Катериной ездили в рощу за валежни­ ком. Как выехали за деревню, она посадила Саньку к себе на колени, обнимала, целовала в макушку, нашептывала: — Зови меня мамкой, Саня! А? Не бойся, язык не отсохнет, дедуш­ ка неправду говорит. Ну, пожалей меня, обними, Саня! Ну! Санька ласково обнимал тетку Катерину, а она плакала потихоньку, мужа своего, дядю Андрея, ругала, а Санькиного отца хвалила: — Не забывай его, Саня! Думай о нем, скорее придет. Дедушка об­ манывает, что будто у тебя его нет вовсе. Отца твоего Максимом Ильи­ чом зовут. Он там, далеко-далеко, где солнышко поднимается. Ты на не­ го похож, только маленький, а он сильный, большой. Ты любишь его, да? — Да. — Ну вот, и я люблю его... Многое непонятно было шестилетнему парнишке, на что жалова­ лась тетка Катерина‘встретившейся около рощи своей задушевной под­ ружке Клавдии Жуковой, такой же крепкой, высокой, с большим пучком волос на затылке. — За Андрюшку по глупости вышла, помнишь ведь,— говорила она, — в девках-то Максима Ильича любила. Чуть с ума не сошла из-за того, что он на Надежде женился. Молода была, открыться стыдилась. А с Андрюшкой я не живу. Был не люб — теперь и подавно, хуже Иуды стал. Ведь через него Максим Ильич страдает. Он выдал его. А я бы Андрюш­ ку своими руками задавила, окаянного! И то порешу, коль черед придет!