Сибирские огни, 1957, № 1

В шестнадцать лет «по батюшке» его величать начали, потому что Мак­ симка не только башковит был, но и ладен — плечист, высок. Будь Мак­ симка другим — запорол бы отец его за самоуправство, за то, что не спро­ сись уехал из деревни в город и поступил там на ткацкую фабрику. Узнав про это, Илья Степанович только хмыкнул да бороду важно разгладил: себя узнал в сыне, характер свой! Через год Максим н брата увез в город,-Андрея. А еще через год та­ кими молодцами на побывку приехали, что только и разговору в деревне про них было. Идут рядышком, равнехоньки, на плечи накинуты черные пиджаки, из-под лаковых козырьков — кудри, яловые сапоги с иголочки. До половины, бывало, высунется из окошка мать Федосия Дементьевна, чтобы «со стороны» взглянуть на сыновей да уронить на завалинку ра­ достную материнскую слезинку. — Не в твою, в нашу породу пошли! — хвастался Илья Степанович перед женой. — На наших, брат, хомут не наденешь, не взнуздаешь!.. Всякий раз из города сыновья с собой привозили новые игры, новые песни, новые разговоры. Эту новизну Илья Степанович по первости встре­ чал'с гордостью, затем настороженно и, наконец, тревожно. Прислушива­ ясь к спорам, которые затевались порой между сыновьями, он начинал понимать, что его дети идут разными дорогами: Андреева не вызывала сомнений — «этот по течению, прямехонько»; Максим же наперекор но­ ровит, в драку рвется. «Этому не сносить башки». «Ишь как вымахал! — думал старик, глядя на Максима. — Женить тебя нужно, чтобы не блажил». А однажды, когда сын показался особен­ но непонятным и чужим, Илья Степанович спросил его: — Кто ты, куда гнешь, сынок? — Я — пролетарий, — озадачил Максим отца непонятным словом. — Значит, против властей предержащих? — Против эксплуататоров, папаша. — Смотри, я тебе башку оторву за такие дела! ...Вспомнились Максиму Ильичу <и боевые дни пятого года. Вот та­ кое же чистое, высокое небо. С дружком односельчанином ткачом Кон­ стантином Орловым, положив руки друг другу на плечи, они идут к месту маевки на реку Ветелку. Идут, напевая вполголоса «Хаз-Булат». Откуда- то, с другой тропинки, слышится «Ах вы, сени, мои сени» — там идет дру­ гая группа ткачей. Брат Андрей плетется сзади, робко оглядываясь, ему страшно. Нако­ нец, он останавливается. — Не пойду, ну вас к лешему! — Струсил? — А если увольнительную дадут? — Увольнительная — полбеды! — блестя ровными белыми зубами, улыбается Орлов. — А то и вот что... Он из пальцев рук делает решетку. Андрей, мотнув головой, поворачивает обратно. Ему вслед пронзи­ тельно громко свистит Орлов. — Напрасно его посвятили! — замечает он, обращаясь к Максиму. — Как раз на ищеек нарвется. Сболтнет по глупости... Теплый весенний денек. На опушке березовой рощи собралось до двухсот ткачей, прядильщиков, мастеровых. Сбившись в небольшие груп­ пы, они горячо и взволнованно рассуждают о грабительских обсчетах, штрафах, об изнурительном рабочем дне. Максим Ильич и Орлов жадно прислушиваются к речам. От ощущения свободы их сердца наполняются неудержимой удалью. — Товарищи! — слышится взволнованный голос и тут же наступает всеобщая тишина.