Сибирские огни, 1956, № 6

ки с постепенно затихающими звуками живой жизни, токами прохладной сырости от оврага за огородами и волокнистыми прядями тумана над речной низиной... ...Медленно оседает на улице пыль, поднятая стадом коров, возвра­ тившихся с поля. Вот уже прошуршали дробные копытца, и смолкло раз­ ноголосое блеяние овец... Бабушка доит под навесом Красавку, и я слы­ шу, как поет свою нехитрую песенку тонкая и упругая струйка молока в подойнике. Она поет сначала звонко, как струна, потом переходит на не­ ясное бормотание и, наконец, почти на шепот... Я сижу на высоком крыльце. В сенках позади меня полусонно пере­ говариваются цыплята, устраиваясь на ночлег. Солнце вот-вот скроется совсем... Стремительно пролетает какая-то острокрылая птица, косо пере­ черкнув закат, и подсвеченные им сумерки начинают заметно сгущаться. Невидимый овраг все настойчивее дышит сыростью... Тяжело ступая, бабушка подымается на крыльцо. Она несет полный подойник, в котором тихонько шипит кружевная пена. Бабушка проходит в кухню и начинает разливать молоко, гремя кринками. Раздается тре­ бовательное мяуканье котенка. Оно скоро обрывается: добился своего! Дедушка еще возится с чем-то под навесом, потом, разложив на тра­ ве маленький дымный костерок, тоже уходит в избу, бросив на ходу: «Че­ го спать не идешь? Иди-ка, бабушка парным молоком напоит...» И я ос­ таюсь совсем одна... Цыплята уже замолкли — заснули под крылом сердитой черной ку­ рицы. Но им-то о н а— мама! Чуть заметное движение воздуха клонит ароматный дымок костра, который курится без пламени. Но я уже знаю, что это так и надо: дым отгоняет от Красавки комаров. Она стоит у плет­ ня, медленно жует жвачку и время от времени тяжело и протяжно взды­ хает. Мне кажется, что корове так же грустно, как мне... Сидеть на крыльце страшно, но идти в дом через темные сенки я то­ же боюсь. Мне становится жалко себя, и начинает казаться, что я никогда больше не увижу маму... Но прежде, чем я успеваю заплакать, выходит бабушка и с добро­ душной ворчливостью говорит: «Ты что это, полуночница, сидишь до­ поздна? Чего не пошла, когда дедушка звал?» Она ведет меня в дом, умывает, поит теплым молоком и укладывает спать. Но я еще долго смотрю, не засыпая, в темноту, думаю о маме и не могу сдержать слез, от которых намокает ситцевая наволочка... В один из вечеров, уже сквозь дрему, я-услыхала дедушкин шепот: — Что, Сергевна, опять сегодня Танюшка плакала?.. — Плакала, Захар Степанович, — так же шепотом ответила бабуш­ ка. — И хоть бы плакала-то, как все ребятишки, — в голос, а то потихо­ нечку да тайком... И приласкать боюсь — хуже бы не расстроилась... Видно, очень по матери скучает. Уж скорей бы Ариша приехала... — Обе вы с Аришей вконец ребенка испортили!.. — как мне показа­ лось, очень сердито зашептал дедушка. — Болела девчушка всю зиму, слабенькая... — заступилась за всех нас бабушка. — Д а она никогда и не поправится тут с вами!.. — еще сердитее про­ ворчал дедушка. Сон совсем ушел от меня, но сколько я ни прислушивалась еще к дремотному мраку избы, я не уловила в нем звуков человеческого голо­ са. Только бабочка, днем залетевшая в горницу, с утомительным однооб­ разием шуршала крыльями по оконному стеклу. Утром, открыв глаза, я уже не знала — точно ли слышала этот ноч­ ной разговор или он мне просто приснился. Бабушка, как всегда, хлопотала по хозяйству, дедушки дома не было.