Сибирские огни, 1956, № 5

по перрону. Проводник кричал нам вслед: — Две минуты стоим, опоздаете, гос­ пода! Мы вбежали в крохотную комнатёнку буфета. За стойкой стоял заспанный ста­ рик в очках, сдвинутых на самый кон­ чик носа. — Водки давай, старый, — закричал Шаляпин, — захватите, ребята, заку­ сить... Кто-то взял небольшой окорочек, кто — холодную телятину, огурцы, какие-то грибы. Шаляпин схватил водку, протяну­ тую ему буфетчиком, и скорей в вагон. За ним побежали Кенеман, скрипач, Дво- рищин. Я задержался, а поезд уже тро­ нулся. Я кинулся вон, а за мной буфет­ чик, требуя денег. На бегу я порылся в кармане, не оглядываясь, бросил сторуб­ лёвку. Кое-как проводник и Шаляпин помогли мне забраться на ступеньки ва­ гона. Проводник умело помогал накрыть стол. Мы как-то по-студенчески — моло­ до и весело — принялись уничтожать принесённые припасы. Появился тот чер­ товский аппетит, какой бывает в вагонах, в поездке. Выпили. Приняв свой ста­ канчик от Шаляпина, проводник серьёз­ но посмотрел на водку, сдунул с неё чёрта по русскому поверию, выпил, вы­ тер усы, кашлянул и обратился к Шаля­ пину: — А как же, Фёдор Иванович, на­ счёт обещанного? Опели бы нам... — Да я и то думаю, — ответил тот,— но погоди, сейчас, вот ещё капелюшку... Он налил себе водки, поднял было ста­ канчик, но тут же поставил его на сто­ лик, откинулся на спинку дивана и за­ пел —- тихо, но внятно. Мы все замерли, кто как сидел. Шаляпин пел «Ноченьку». Сколько раз слышал я это диво в его исполнении! Почти всегда Шаляпин пел «Ноченьку» без аккомпанемента. Всякий раз меня эта песня доводила едва не до слёз, а часто и слёзы вызывала, те слё­ зы, каких не стыдишься нигде —- ни на улице, ни в концертном зале. На этот раз Шаляпин пел с особенным воодушевле­ нием. Я понял неведомый мне до того ка­ кой-то тайный смысл этой песни. Смысл этот был не в словах, а в том особенном звучании голоса, каким певец подарил нас в этот тёмный час. Столько было в этом пении глубокой неизбывной тоски, горя и обиды, что невольно охватило ме­ ня чувство такой тяжести, какого я ещё не знал. Мне не суметь рассказать, как Шаляпин этого достиг, но только в тот раз наизусть известная «Ноченька» ста­ ла намного ярче, содержательнее. Вместе с тем давило смешанное чувство страш­ ной какой-то тоски, страха, и я даже об­ радовался, когда Шаляпин умолк. Все мы были и восхищены и подавлены. Стыдно было бы думать о водке, о теля­ тине, о грибках... Мы молча разошлись по своим местам, потрясённые той вол­ шебной силой, какою поделился с нами Фёдор Шаляпин. Я долго не мог заснуть, всё думая о том, что он хотел сказать нам своим пе­ нием. Песня стояла у меня в ушах, я за­ помнил навсегда те тончайшие оттенки, какими обогатил её этот удивительный, неповторимый певец. Вспомнилось, как, втаскивая меня в вагон, Шаляпин сердито оказал сквозь зубы: — Легко же ты, Кириков, сотнями разбрасываешься. Не голодал, видать... В другое время я и не заметил бы этого укора. Ну, что ж из того, что я не голодал. И не я один сотнями швыря­ юсь. Шаляпин ведь, при всей его страш­ ной скупости, сам не прочь иной раз ко­ зырнуть богатством... Но тут мои мысли обратились к ста- рику-проводнику с его неумелым, но ум­ ным и чутким пением, и мне сразу стало ясно то, что хотел час назад сказать своим исполнением «Ноченьки» великий наш певец. Он рассказывал, прежде всего, о страшном своём детстве, о каторжной юности, словно нарочно для него приду­ манных, о той прекрасной благородной силе, какую он в себе нашёл, чтобы не просто выбраться в люди, а чтобы стать тем, для чего родился — всемирно из­ вестным русским певцом, частью русской славы. Он пел о годах нищеты и голода, что на всю жизнь тяжким камнем легло на его душу. Но, вспоминая о себе, он пел и о судьбах многих тысяч талантливых русских людей, которым не удалось под­ няться на гору, чей талант угас, не раз­ горевшись, так как угас несомненный талант нашего проводника, встрече с ко­ торым мы были обязаны небывалым ис­ полнением «Ноченьки». В каждом концерте Шаляпин непре­ менно пел русские песни — одну-две. «Эй, ухнем!», «Ноченька» и другие вся­ кий раз вызывали восторг публики. По­ сле случая в вагоне Фёдор Иванович не­ которое время пел только «Ноченьку» без аккомпанемента. Мы с Кенеманом и Дворищиным особенно внимательно при­ слушивались к исполнению этой песни. Я не считал себя вправе поделиться с ними моими догадками о том тайном смы­ сле, какой Шаляпин, по-моему, вклады­ вал теперь в своё пение. С каждым но­ вым концертом содержание песни всё углублялось, и те новые оттенки, каки­ ми она засверкала в купе поезда, стано­ вились всё более и более значитель­ ными. Я помню, что Шаляпин сделался в те дни каким-то сосредоточенным. Он пере­ думывал, может быть, свою жизнь. В большей или меньшей степени это быва­ ет едва ли не у каждого человека, и тог­ да то новое, что приобретаешь за эти драгоценные часы, надо суметь обратить на уничтожение своих недостатков, на ломку своего характера. Больно сказать.