Сибирские огни, 1956, № 5

•особенно старался. Опера потрясла лон­ донцев. Но вот прошла сцена у Василия Блаженного и потянулся томительный антракт. Он длился тридцать минут, со­ рок минут, сорок пять... Наконец, рус­ ский посол пошёл за кулисы узнать причину задержки. Шаляпин, как его ни уговаривали, ка­ тегорически отказывался петь дальше. Выяснилось, что на сцене, когда он сто­ ял недвижный, спустившись со ступеней храма и вслушиваясь в полные горя и муки вопли народа: — «Хлеба! Хлеба!», хористы... били его палками по спине. Не слишком больно, но вполне ощутимо. В зрительном зале об этом никто и не подозревал: Шаляпин терпел, и по лицу его нельзя было даже заподозрить, что -он переживал тогда. Фраза юродивого, которой заканчивается эта картина', — «Нет, Борис, нет, нельзя молиться за царя-ирода», пришлась как .нельзя более кстати и прозвучала для Шаляпина суро­ вым осуждением. Он едва дошёл до сво­ ей уборной. Там с ним сперва случилось нечто вроде истерики, потом плохо, не­ правильно понятая гордость взяла своё, и он наотрез отказался заканчивать спектакль. Антракт затянулся, спектакль повис на ниточке, запахло небывалым скандалом. Выяснив, в чём дело, посол вошёл к Шаляпину. Я не знаю, о чём они говори­ ли, но через несколько минут спектакль продолжался, и Шаляпин пел. После спектакля заведующий труппой передал хору просьбу Шаляпина — не расходиться. Шаляпин вышел на полу­ тёмную сцену очень скоро, непривычно скоро — ведь все знали, как неторопли­ во он переодевается после спектакля. С белым лицом, с чуть дрожащими губами Шаляпин стоял перед молчащими хористами. — Простите меня, — глухо сказал Шаляпин. — Простите меня, стыдно мне. Никогда не было так стыдно... И он сделал поясной поклон, не теат­ ральный — ловкий, рассчитанный, отре­ петированный, а настоящий русский по­ ясной поклон. Сразу раздались голоса, и в гуле их нельзя было разобрать слов, но понятно было, что Шаляпин прощён. Он выпря­ мился во весь свой рост. — Спасибо вам за науку, — сказал он совсем другим голосом. — А ты, — обра­ тился он по имени-отчеству к^ударенно- му им вчера хористу, — подойди, брат, ко мне... Тот подошёл. Шаляпин взял его пра­ вую руку и неожиданно, со всей силы нанёс себе ею удар по левой щеке. Хо­ рист отскочил, испуганный, смятённый. — Фёдор Иванович, — чуть не со сле­ зами тихо произнёс он, — Фёдор Ивано­ вич, что вы... — И он вдруг кинулся Шаляпину на шею, и они поцеловались^. Хор снова зашумел, заговорил каждый своё, нельзя было разобрать слов, но было понятно, что Шаляпин получил про­ щение — полное, чистое... Мы с Кенеманом ушли из театра по­ следними. На пустой улице Фёдор Фёдо­ рович тронул меня за рукав и сказал: — А помните, Матвей Фёдорович, как тогда в вагоне он Дворищина обни- . мал за эту палку? — За какую палку? — опросил я. — Ах, постойте, постойте... И мы вспомнили, что произошло тогда на вокзале в Харькове и потом — в ку­ пе вагона. Сейчас это же повторилось, но, что называется, гораздо более «крупным планом». — А вот посмотрите, — сказал Кене­ ман', —- еще не раз такое может быть. Я Шаляпина знаю. К сожалению, забудет он этот урок. Плохо он ценит такие доро­ гие минуты... Кенеман сказал это с глубокой гру­ стью, в которой я почувствовал такую любовь к Шаляпину, какой любой чело­ век мог бы позавидовать. Мы замолчали и пошли дальше. Мне стало грустно —• я понимал сердцем, что Кенеман прав: Ша­ ляпин вспыхнул на мгновение, но долго он не будет гореть тем дорогим чувством, какое охватило всех нас в этот вечер. * * * Но вернёмся к нашей гастрольной по­ ездке. Однажды вечером мы молча сидели в купе, охваченные препротивным настрое­ нием. Мелкий дождик уныло и надоедли­ во моросил за окном. В вагоне было ти­ хо — вероятно такое же настроение бы­ ло и у других пассажиров. Вдруг откуда-то донеслась песня. Не­ молодой, совершенно неумелый, но ког­ да-то, должно быть, красивый и сильный голос выводил мотив народной песни с таким глубоким чувством и пониманием, что все мы невольно заслушались, а по­ том двинулись гуськом по коридору, по­ дошли к купе проводника, подождали, по­ ка песня кончилась. Шаляпин стукнул в дверь. В коридор вышел мужчина лет пятидесяти в форме проводника между­ народных вагонов. Шаляпин внимательно, как-то жадно рассматривал певца. Тот молчал, почув­ ствовав, что наш приход вызван его пе­ нием. — Молодец, папаша, — сказал Шаля­ пин. — Толк в песне понимаешь, душу русскую чувствуешь. Спой-ка ещё что- нибудь, очень просим, а? Проводник растерянно замахал рука­ ми, забормотал что-то несвязное. Нако­ нец, ему удалось выговорить: -— Что вы, Фёдор Иванович, петь при вас? Срам, позор! Я вас осмелюсь попро­ сить... — Ладно, — ответил Шаляпин. — Вот, поужинаем, спою. Показалась какая-то станция. Поезд ещё не остановился, а мы уже мчались