Сибирские огни, 1956, № 4

Я смотрел в притихший школьный зал , и мне казалось, что я чувствую, как взволнованно бьются сердца юных друзей , жадно ищущих путей к большо­ му, настоящему счастью. Маринка поднялась на сцену предпо­ следней. Серые глаза девочки смотрели испуганно и тревожно. На мгновение мне показалось, что она стала как-то тоньше и выше. Видимо, её волнение переда­ лось всем присутствующим: в зале ста­ ло необычайно тихо. — Девочки... — наконец, произнесла Дружина. Из первых рядов, словно желая по­ мочь ей найти себя, ободрить, кто-то тёп­ лым юношеским баском подсказал: — И мальчики... — И мальчики, — механически по­ вторила Маринка. А потом замолчала. Бледное лицо её вдруг вспыхнуло нерв­ ным румянцем, покрылось красными пятнами. Она беспомощно опустила ру­ ки и растерянно посмотрела в мою сто­ рону. — Шепните ей что-нибудь ободряю­ щее, — наклоняясь ко мне, оказала Вера Дмитриевна. Я вышел из-за стола и подошёл к Ма­ ринке. На ресницах её, чуть вздрагиваю­ щих, таких же золотистых, как и косы, маленькими росинками блестели слёзы. — Что же ты замолчала, Маринка?— тихо сказал я. — Не бойся, здесь все твои друзья. Ну, ну, не бойся! Девочка благодарно посмотрела на ме­ ня, выпила глоток воды, потом медлен­ но подняла свою красивую голову и, глядя куда-то вдаль, заговорила с неожи­ данной силой, уже свободно и легко. — Вы знаете, иногда, сидя вечером . дома, я мечтала о каком-то своём, неза­ висимом ни от кого счастье. Мир мне казался простым, слишком обыденным. Может, поэтому я перестала верить в людей и даже в самое себя. То, что гово­ рили в школе, я представляла лишён­ ным искренности, никому не нужным. Честно признаться — я почти презира­ ла труд. Да и стоит ли трудиться ради того, чтобы только существовать, думала я. Конечно, скверно думала. Ну, да по­ няла я это значительно позже... Вот де­ вочки мне часто говорили, что я совсем опустилась, на уроках живу только или подсказкой, или шпаргалкой. Но они всё-таки охотно подсказывали мне, и я не видела в их помощи ничего худого. А делали они это потому, чтобы класс был лучшим. И, правда, как все радова­ лись, что мы самые лучшие в школе. Мы — это и я, значит. Но какая же ра­ дость, скажите, мне от того, что все почти вслух говорили: «Опять Маринку вытащили!» Я злилась на себя, но ни­ чего не могла сделать. А однажды поня­ ла, что стала совсем лишней. Поняла и растерялась. Что делать? Не знаю. И опять мне никто не помог по-настоя­ щему. Я и решила: что будет, то и бу­ дет! Вот так и жила. И, наверное, с тем бы и ушла из школы, да нет. О мо­ ём счастье задумались другие люди. Они заставили меня выпить очень-очень горькое лекарство, они поверили в ме­ ня, а почему поверили, я даже сейчас не могу понять. Маринка посмотрела в сторону Веры Дмитриевны, как бы спрашивая у неё, стоит ли продолжать дальше, и та, слов­ но поняв её немой вопрос, утвердительно кивнула головой: «Говори, говори». И Маринка продолжала: — Когда я впервые совсем самостоя­ тельно, да, да — самостоятельно, реша­ ла трудную задачу по геометрии, я рас­ плакалась. Мне было и горько, и радост­ но. Горько от того, что так долго прихо­ дилось унизительно жить, именно уни­ зительно — мне не стыдно в этом при­ знаться. А радостно... Радостно быть че­ ловеком, который может уважать самого себя... Ведь как много теперь сумею сде­ лать я хорошего не для себя только, а для других. Может быть, я встречу в жизни людей, что будут в чём-то похожи на меня. И я им помогу. Вот это и есть счастье... Я видел, как жадно смотрели все на Маринку. Никто ничего не записывал. Только смотрели на неё и слушали. А Вера Дмитриевна осторожно смахнула с ресниц своих набежавшие слёзы: ведь это она, старая, пожилая учительница, вместе с другими вдохнула жизнь и веру в сердце этой растерявшейся девочки. Многие из сидящих здесь, в нашем школь­ ном зале, не могли знать о той борьбе, что велась за Маринку. Они не знали и не могли знать всех взлётов и падений, радости и отчаяния этой юной души. Мне вспоминается, как однажды, поздно вечером, ко мне прибежала взвол­ нованная мать Дружиной и сообщила, что Маринка плачет, умоляет мать по­ мочь ей уйти из школы, потому что она всё равно не выдержит экзамена на ат­ тестат зрелости. Это случилось вскоре после памятной беседы о Лобачевском. Маринка получи­ ла двойки по физике и немецкому я зы ­ ку. Это привело её в отчаяние. Будь это раньше, она, возможно, и не обратила бы никакого внимания, но теперь, поняв, что и она «может», Маринка вышла из «формы». Как сейчас помню красные от алёз глаза девочки; злые, они смотрели на меня с ненавистью, точно во всём слу ­ чившемся был виноват я один. Забыв­ шись, Маринка в тот вечер кричала мне: «Я ненавижу вас, школу, всех, всех! З а ­ чем вы поручили мне этот несчастный до­ клад? Чтобы посмеяться надо мной? Вы же видите, что я ничего сама не умею де­ лать! Разве девочки, Ирина Аркадьевна не говорили об этом? И зачем вы пришли ко мне!.. Жалеть?.. Не надо!». Это была яростная вспышка, почти истерика. А по­ том Маринка снова плакала и тихо, еле слышно, шёпотом просила извинить её.