Сибирские огни, 1956, № 4

дунул — взлетели стаей скомканные листы: стаей подбитых чаек долго кружась, мелькая, падали с высоты... 10 — Чуть не полгода в гости к нам собирались вы. — Хоть половину сбросьте. Рвался к вам. Но, увы, дел, как назло, Катрин, много, а я один. Ездил сибирской брагой тешиться на Байкал — так и попал бродяга к вам с корабля на бал. Весь в золотом загаре, Петя и тут и там. Весел. Видать, в ударе, точно пришёл к друзьям. Всех обошёл вначале, шутки нашёл для всех, «Чижика» на рояле брякнул под общий смех. Друга отвёл в сторонку, шепчет ему негромко: — Коленька, где «запас» — парочка чёрных глаз? — Э, да по этой части сам ты великий мастер. Сам подойди к любой, юноша скромный мой! Рюмки стоят рядами, в центре блестит графин. — Можно, я сяду с вами, маленькая Катрин, — к вашему сердцу ближе, — слева?.. Она тогда голову клонит ниже, тихо кивает: — Да... Кто он, весёлый Петя? Есть же народ такой! Солнце и свежий ветер будто принёс с собой. Чистый какой-то, светлый, смехом наполнен весь, точно с другой планеты он появился здесь... Катя кивает: — Пейте, гость дорогой, до дна. — Выпил бы... Но не смейтесь, с детства боюсь вина: дедушка дал его мне — на, говорит, не трусь! — и до сих пор, как вспомню, хуже огня боюсь! «Близкий и непонятный». Может, удивлена, рюмку свою обратно ставит тайком она. Хлебный катая шарик, смотрит на тех, двоих. Там у них — пир в разгаре, речи гремят у них: — Не унывай, маэстро! Кто говорит, что бред? Уникум будет, экстра, — чудо, а не балет. Плачешься: «буги-вуги»? Вовсе не в этом соль. Я предлагаю, други: выпьем за «буги-вуги»! Ясно тебе, Николь? Дядя мой — царь в Музгизе, мне не откажет в визе!.. Молча Георга Коля слушает, пьян и вял. Серый. Болеет, что ли? Быстренько полинял «новый талант в расцвете» — только пропел зачин! И повернулась к Пете маленькая Катрин. В вырезе блузки чёрной — снежная белизна. Видит он взгляд задорный... «Куколка недурна!». И в переглядках с нею Прячет в улыбке боль: «Да, ничего на шею камень нашёл, «Николь»! С этакой примадонной быстро дойдёшь до дна...». Та с головой склонённой молча сидит, грустна. Да, загрустила рядом ласковая Катрин. Что ей ещё-то надо? Хмуриться нет причин. С вечера вся капелла ей дифирамбы пела... Пьяный Георг Петрова крепко целует снова: — Милый. Николь. Никола! Голову выше. Эй! Публика просит соло. Спой нам, Катрин, скорей! — Нравится? — шепчет Петя, — правда, чудесный круг?.. Вздрогнула, не ответив, и отвернулась вдруг. Вот оно что! Угрюмо смотрит на Колю гость — и зародилась дума, расшевелила злость: «Видно, в твоём оркестре соло поют не в такт. Ну, погоди, «маэстро», — близится твой антракт! Я отцепить сумею камень от глупой шеи... Если тебе и это будет не в пользу, — что ж, песенка, значит, спета, мёртвого не вернёшь...» И, улыбаясь снова, девичью руку жмёт: — Вечером полвосьмого... В садике у ворот... Жду вас — пойдём на танцы, Катя... В ответ ему перебирают пальцы скатерти бахрому.