Сибирские огни, 1956, № 4

— Он, он! — счастливо засмеялась Катя. — Наш Вася. Она подбежала к двери и раскрыла её. Лейтенант и толстяк стояли у самой двери. —■ Я здесь, Вася,— сказала она. — Хорошо, мама,— улыбнулся лейтенант им обоим синими гла­ зами. Дмитрий Афанасьевич узнал эти глаза. Это его глаза, только не усталые и равнодушные, а весёлые, ласковые и чуть лукавые. — Вот, встретила... неожиданно... То есть... я не то хотела ска­ зать... Что это я совсем не то говорю,— путаясь в словах, нервно смея­ лась Катя короткими, прерывистыми, похожими на всхлипы смешка­ ми.— Ты, Вася, сейчас всё поймёшь... Знаешь, кто это? Но тут она заметила за плечом Васи любопытствующее лицо тол­ стяка, схватила сына за рукав и, втянув его в купе, закрыла дверь. По­ том, сияя глазами и закусив прыгавшие губы, протянула руку Дмитрию Афанасьевичу. Она хотела подвести его к сыну. Теперь надо сделать только один шаг вперёд и сказать... Что ска­ зать?.. К а к сказать?.. Дмитрий Афанасьевич отступил к окну и молча, вежливо, покло­ нился. Вася посмотрел удивлённо на Горелова и перевёл глаза на мать. Она растерянно опустила протянутую к Горелову руку, и лицо её помертвело, как от удара в грудь против сердца. Василий рванулся к матери, но оста­ новился и медленно повернулся опять к Горелову. Он долго смотрел на него, сведя брови, напряжённо над чем-то раздумывая. Вдруг лицо его оскорблённо вспыхнуло тёмным, вишнёвым румянцем и стало гневным и гордым. Он понял всё, он понял, кто этот человек с вежливым лицом. — Пойдём, мама, — бережно и нежно сказал Вася, протянув матери руку. Горелов, чувствуя, что у него покраснели даже уши, воровато, искоса посмотрел на Катю. Откуда-то издалека, словно за этот миг она ушла далеко-далеко и обернулась в последний раз, смотрели на него её глаза. В них были стыд, брезгливость и тоскливое недоумение. Они вышли, не оглянувшись на Горелова. Он поспешно закрыл за ни­ ми дверь и сел, неудобно на краешек, как виноватый. Постукивая пальца­ ми по столику, он начал вспоминать весь, с самого начала их разговор, странный, тяжёлый, неожиданно обрывавшийся, также неожиданно снова возникавший, и остался недоволен собой. Разве не странно и не обидно, во-первых, что она называла его в разговоре просто Митей, а он ее по имени и отчеству, словно они поменялись ролями и теперь она смотрит на него сверху вниз. Во-вторых, чего ради он так распахнулся перед нею, исповедовался, как перед попом? На что это похоже? И, наконец, они не имели права презирать его, обиженно вспомнил он брезгливые глаза Кати и гневное лицо сына. Не от алиментов же он хотел сбежать. Мысль об алиментах понравилась ему, она как-то поднимала все его поступки с Катей и сыном. Он сел удобнее, подкинул за спину подушку и отвалясь на неё, кротко вздохнул. О н н е осуждает их, но разве неправ и он, отнесясь с недоверием и опаской к вторжению новых люден в его точную Р у лш о в а н н у ^ как миллиметровка, жизнь? Не то, чтобы очень нравилась ему такая жизнь но он втянулся в неё и нелегко выбиваться из старой, удобной колеи. Ему вспомнился рассказ сослуживца о жене, любившей переставлятьдВ КВ*Р; тиое мебель Сослуживец со смехом говорил: — «Не знаю, где будет сего дня спальня где кабинет и где столовая». А Дмитрии Афанасьевич не на шутку испугался тогда. Он привык, чтобы вещи и чувства всегда были