Сибирские огни, 1956, № 4

и один, будто Робинзон. А за Пятницу у меня глухая, как пень, тётка. Катя улыбнулась. — А смеётесь чему? — подозрительно спросил Горелов, боявшийся, как все болезненно самолюбивые люди, показаться смешным. — Вообразила вас Робинзоном, в меховом колпаке и с такой вот бородой,— продолжала Катя загадочно улыбаться.— А вы, Робинзон, знаете, что у спартанцев холостяков ежедневно пороли розгами в храме Венеры? — Надо, надо и меня выпороть! — засмеялся Горелов славным, совсем былым Митяевым смехом. — Хотя я надеюсь это исправить. Люди моего возраста и моего образа жизни обычно женятся на тех, кто под рукой: на секретарше, чертёжнице, лаборантке. Женюсь-ка я без отры­ ва от производства! — А вам это действительно нужно? — перестала Катя улыбаться. — Конечно! — А любить её вы сможете? — тихо спросила она, строго сузив глаза. Дмитрий Афанасьевич подёргал бровями и почему-то отсел подаль­ ше. Разговор всё же принимает самое нежелательное направление. Не играет ли она с ним, заманивая в ловушку? И снова, в который раз, он попробовал отшутиться. — А что такое любовь? Я знаю только одно совершенно точное оп­ ределение этого чувства: любовь не картошка.— Но, уловив строгие Ка­ тины глаза, он выставил извинительно ладонь.^- Виноват, виноват!.. Ну что же, поговорим о странностях любви. Именно о странностях!. — под­ черкнул он, и лицо его стало вдруг растерянным и жалким. Катя молчала. — Понимаете, какое дело...— неуверенно начал он.— Я сам не знаю, умею ли я любить. Женщины, конечно, были. И судьба меня не обделила. Я встречал в них любовь глубокую, крепкую, чистую. Земной поклон им за это,— склонил Горелов голову в сторону Кати.— Я даже семью завести думал. Должность есть, хата есть, значит обязан строить •семейную жизнь. А вот не получилось. Испугался! Чего? Я боялся ве­ рить любви. Чем сильнее меня любили, тем меньше я верил. С той сто­ роны большое чувство, а у меня какая-то нехорошая трезвость и анализ: то это чувство или не то, тот этот человек или не тот, любит ли она меня, а может быть, мы оба не любим? И так далее, и тому подобное. И вооб­ ще я не верю, что меня можно полюбить за мои ясные очи и чуткую ду­ шу.! — повысил он голос с непонятным раздражением. Кто-то, видимо скучая, -ходил по коридору и насвистывал грустную мелодию. Дмитрий Афанасьевич подхватил её, тоже посвистел грустно .и снова заговорил тихо и медленно, как в раздумье. — Верить — трудное искусство... К одной женщине, умной и сер­ дечной, было у меня серьёзное чувство. Когда полюбила она меня, буд­ то свежим ветром вымело из моей души весь хлам. И вдруг, представьте, начало меня раздражать, что я не нахожу в ней никаких недостатков. Не поверил, что может жить на свете умный, чистый, сердечный чело­ век и бескорыстно любить меня. Словом, мне показалось, что в душе у неё есть какой-то скрытый и нехороший уголок, в который она боится впустить меня. И за это возненавидел я её так, что в висках ломило. Расстались мы тяжело. Любила она меня яростно, другого слова не на­ хожу. Крепко я её обидел. И не одну её. Ничего- не поделаешь, жизнь штука жёсткая. —«Такова жизнь!» — с горькой смешинкой сказала Катя.— Люби­ мое изречение циников. При этом полагается глубокомысленно пожать