Сибирские огни, 1956, № 3

ву такая чушь. Войти в храм искусства, храм Римского-Корсакова, Вер­ ди, Верстовского, чтобы присматривать за каким-то Иваном Сидорови- • чем или Сидор Ивановичем!?.. — Моего мужа зовут не Сидор Иванович,— перебила женщина,— .а Саша Летяев. Это имя мгновенно уравняло наши роли. Передо мной была уже не девушка с фальшивым голосом, а частица Саши Летяева — лучшего со­ листа нашего хора, моего любимого певца и ученика. Саша — шофёр по профессии. Ах, что за голос, что за бас! Когда Саша поёт, а вы в это время смотрите на какой-нибудь предмет, хотя бы Вот на эту полинялую скатерть, заляпанную чернилами,— скатерть ка­ жется вам бархатной, а чернильные пятна — фиалками. Степень моей любви к Сашиному голосу можно обозначить одним словом — фортиссимо. Капитуляция ' была неизбежна. «Если разлука,— рассуждал я,— также отрицательно сказывается на муже, я не только имею право, но обязан принять жену в хор. Этим создам Саше творческую обстановку, голос его станет ещё бархатней, исполнение ещё благородней». И я сдался. — Хорошо, поставлю вас во втором ряду, сзади певицы Парамоно­ вой. Она дама высокая, плотная, сквозь неё не проникнет в зал ни одна ваша нота. Однако прошу петь потише. Если угодно,— вовсе не раскры­ вать рта. Испытательный срок — месяц. И вот она принята. Вы хотите знать, как пошли у нас дела дальше? Достаточно сказать, что в испытательный этот месяц я разбил восемь пар очков. Но если бы потери исчислялись лишь количеством стеклянного боя! Вы знаете, что значит в музыке одна фальшивая нота? Только добь­ ёшься чистоты звучания, всеобщей, повальной, так сказать, гармонии, когда можно самому закрыть глаза и слушать, слушать... Но вдруг из второго ряда в воздух ввинчивается эта самая нота и — всё насмарку. Начинаются пререкания. Все нападают на Парамонову, она уверяет, что в спину ей ударяет ужасная какофония, невозможно петь, попробуй­ те, дескать, сами стать на её место и т. д., и т. д. Но больше всего неприятностей доставил мне Саша. С того самого дня, как я начал создавать ему творческую обстановку, он пелвсё хуже и хуже, и, наконец, совсем сбился с голоса. Однажды является он ко мне прямо на квартиру, один: -—• Аркадий Михайлович, я прошу меня из хора исключить! Я едва успел взять в руки — нет, не себя — свои очки. — Не могу этого сделать,— сказал я как можно хладнокровнее. — Хотите, значит, разбить молодую семью? -— Саша, я кроме собственных очков... Знаю. Зачем вы приняли её в хор? — перебилменя Саша и захо­ дил по кругу. Комната у меня маленькая, а стол круглый, и если человек волнуется, он может ходить только по кругу. Не могу я видеть, когда жена выставляет себя на посмешище. Вы меня исключите из ^хора, она тоже уйдёт. И хорошо сделает. Человек должен сам собой, сам собой... * „ Видно, Саша хотел сказать: человек должен оставаться самим собой или заниматься своим делом, но от волнения пропустил уйму глаголов. Вот на заводе — она сама собой, в фасонном цехе её уважают, там она умная и красивая. А когда человек не сам собой, над ним смеются, даже разлюбить могут. К последним словам Саша отнёсся,— будто их сказал кто-то другой, — удивлённо и тревожно прислушиваясь.