Сибирские огни, 1956, № 3

ка, которого собака ухватила за ляжку. Это — её голос. Бетховен от та ­ кого пения оглох бы вторично. Я тоже готов был лишиться слуха, но у меня правило — дослушивать исполнителя до конца. После «Жаворонка» девушка немного передохнула, потом её снова укусила собака, и она запела «На байдарке». — Ну, как ваше впечатление? — спросила она, сменив пение на раз­ говор, и моим ушам почудилось, что она сменила гнев на милость. Я ответил ей вежливо-ехидным тоном, какой припасён у меня спе­ циально для бездарностей: — Душенька,— говорю,— если бы мы с вами сейчас имели счастье в самом деле плыть на байдарке, я при первых бы звуках вашего голоса опрокинулся в воду. Вот так — брюшком книзу. И, наоборот, рыбки, ог­ лушённые пением, всплыли бы на поверхность брюшками кверху. Ну-с, что касается жаворонка, с ним тоже приключилась бы какая-нибудь не­ приятная история, там, в высоте. Как бы то ни было,— продолжал я уже более строго,— я предпочитаю, чтобы вы пели на реке, на лужайке или где-нибудь э... между небом и землёй, только не у меня в хоре. Прощайте. — Подождите, не уходите, — воскликнула девушка, а сама поблед­ нела, отчаянно закивала электрическими кудряшками — и зазвени они при этом, получился бы сигнал о спасении жизни. — Я знаю, я плохо пою, но я прошу... голос же можно отшлифовать... — Отшлифовать то, чего нет? Или что существует лишь в вообра­ жении? — спросил я,— Попробуйте в таком случае отшлифовать ось зем­ ли, совесть крокодила или камень преткновения?! Увы, мы мало пользы принесём друг другу на музыкальном поприще. Единственное, что нас связывает — моя шляпа, за которую мы оба держимся очень крепко. От­ пустите её и разойдёмся друзьями. В противном случае, сам отпущу, ибо легче пожертвовать шляпой, чем принципом. Она отпустила руки и сердито отвернулась. — Ну и ступайте, если... если вам не жаль разбить молодую семью. Я опешил. Опешил, как Руслан в первом акте, как Онегин в послед­ нем. Кроме собственных очков, я ничего, никогда не разбивал и вдруг... молодая семья... — Объяснитесь, пожалуйста. И она объяснилась. В нашем хоре поёт её муж. Они живут так дружно, так дружно, всю­ ду ходят вместе. И только хор,-разлучник этакий, отнимает мужа по ве­ черам... А гастроли? Ах, как хорошо было бы присматривать за мужем в поездке... Неужели нельзя сделать исключение ради семейного счастья? Как вам это понравится? Если бы она пропела мне всю эту историю, я нахлобучил бы шляпу, и был таков. Но она её проговорила и... я остался. Нет, дело не в словах, они были серые, одинаковые. Но между ними, между словами то есть, пробивалась такая свежая и молодая, такая, зна­ ете, живучая любовь... О, недаром Пушкин сравнил любовь с музыкой. Попробуй не поддаться ей, попробуй веселиться, когда она печальна, или грустить, когда любовь весела?! Минуты не прошло, а я уже с сочувствием смотрел в неприметное ли­ цо своей гостьи. Её маленький лобик стал ещё меньше от напряжения. На щеках — румянец, который был, признаться, единственной яркой осо­ бенностью её физиономии. «Право, — подумал я,— в её просьбе есть резон. Такая женщина всегда должна быть на виду, чтобы о ней помнили». Видите, я уже у г о в а р и в а л себя капитулировать. Но, припомнив её пение, я заворчал: Только женщине, к тому же безголосой, может взбрести в голо­