Сибирские огни, 1956, № 3

— А чемодан, мама, в головах, вот так поставим, всё спокойнее, — деловито сказала она, села и улыбнулась матери: — Только не плачь, слы­ шишь? Мне хорошо тут. Женщина развязала пуховый платок, опустив на грудь концы. Взгляд у неё был странный, какой-то утомлённый, у в я дш ий Ларочка, шевельнув бровью, с заметной усмешкой поглядела на . Аришку, вздохнула и поднялась: — Ну, Аришенька, помни, будем скучать, возвращайся скорее. Пусть один поживёт, больше любить станет. Аришка торопливо закивала, подталкивая Ларочку к выходу. Муж Ирины (Аришкой называли приятельницы, кокетничая «просто- , народным» именем) уже четыре месяца назад переведён из Москвы в Новосибирск. Когда он последний раз позвонил и отчаянным голосом сказал, что без неё очень плохо и даже не просил приехать, ей вдруг так жалко стало его — одного, в чужом, провинциальном городе, далёком и холодном, что сказала: «Выезжаю». И через час на вокзале взяла пер­ вый предложенный билет — в жёстком, да ещё общем вагоне. Рассказывая об этом Ларочке, она смеялась, громче, чем нужно, ста­ раясь побороть сознание, что делает глупость. А теперь почему-то хотела только одного: увести её от людей, с которыми придётся ехать. Вернувшись в вагон, Ирина села в угол. За окном бежал подмосковный пейзаж, со скучными постройками, за ­ борами и трубами среди побуревшего снега или чёрными, голыми рощами. Ирина не любила начала марта. Небо всё ещё по-зимнему хмуро, а зима, утратив прелесть новизны и чистоты, прискучила. Проводницы принесли постельное бельё, и выглянувшее солнце легло на свежие простыни, отчего сразу прибавилось света. Жёлтые стены сверк­ нули лаком. Заиграло радио, вагон принял обжитой вид. Женщина, с пуховым платком на плечах, выставила на столик банку с маслом и чайник, заявив, что любит крепкий и будет зава­ ривать сама. Пассажир из соседнего отделения, ехавший в Хабаровск на строитель­ ство, проверил «конъюктуку» насчёт преферанса. Но их купе оказалось бездарным: играл лишь командировочный, возвращавшийся в Новоси­ бирск, да и тот не умел записывать. В чёрном хорошем костюме, молодой, однако уже начавший полнеть, новосибирец имел внушительный вид. Серьёзность его смягчал юморок, так и сквозивший в чёрных глазах на широком лице. Полулёжа на верхней полке, Клим Григорьевич (так назвал он себя) заглядывал вниз, наблюдая, как возится на лавке под ним пожилой муж­ чина с румяным лицом, оказавшийся торговым работником Якутии. Торговый работник («Э-э, можно по фамилии: просто Дзюба. Привык, знаете, жена и то величает этак») сразу обнаружил, что из окна «дует по­ казательно», и раздобыл второе одеяло. — Вы окно, окно одеялом завесьте, — советовал Клим Григорьевич. — Мне остужаться никак нельзя, подводят вот,— говорил Дзюба, хлопая себя по толстым ногам, засунутым в валенки. — Домой тогда не показывайся: жена с дочкой застрамят. Велели в санаторий ехать, лечить­ ся — с ногами сколько лет мучаюсь. Отпуска еле дождался, а тут ГУМ от­ крыли. И вместо санатория-то, миленькие, шарахнул я в Москву, ГУМ посмотреть. Как-никак — новой торговой техники лаборатория. А теперь болят. Болят, окаянные! — и он то тёр ноги, то хватался за поясницу, в которую тоже вступало. — А зря вы насчёт санатория так, — отозвался парень в сером ковер­ котовом костюме. — Культурный человек должен следить за своим здо­ ровьем.