Сибирские огни, 1956, № 2

■— Знаешь, и Тожу-Хелин всех прикручивает, как твой Чолдак-Сте- пан. Сколько уже лет ему скот пасу, хлеб сею, кошу, молочу, работу всю чисто делаю. А за всё это от него не только ничего не получишь, а тебя же самого ещё считает должником. Подумав, добавил: — Тоже здесь долго не проживу, уйду. Бежендей поднимается. Прохаживается взад и вперёд. Посасывает свою трубку. Говорит нахмурившись: — Бросить, выходит, бросишь, уйти-то, выходит, уйдёшь, да от них, от чиновников, куда потом денешься? Ведь загубят? — А ты, как я... знаешь? — убеги совсем. Что тебе делать у этой... трухлятины? — Я же, братик, ты знаешь, — не чей-нибудь,— работник Тожу- Хелина. Твоего хозяина партизаны разбили, а мой, как прежде,— при всех правах. Сначала ты пойди, посмотри, узнай про всё. Я за тобой пойду. А сейчас ночуй в той вон юрте. Каша на полке. Поешь и спать * ложись. Потом Бежендей протянул руку в другую сторону степи. Там на го­ лубевшей проталине с островками подснежников паслись кони. — Мне пора поглядеть за табуном. Через несколько мгновений брат скрылся из глаз. Его самого уже нигде не было, хотя по степи продолжало катиться, клубясь, облачко до­ рожной пыли. «Посмотрим, всё ли по-старому в юрте у табунщиков Тожу-Хелина!» Я направился к юрте, которую мне показал Бежендей. Да это, как мы знаем, была вовсе не юрта, а жалкий нищенский шалаш — тот самый, который мы посетили в один из давнишних и памятных дней наших ски­ таний вдвоём с матерью. Ничего в нём не изменилось: ни изъеденные ды­ мом дырявые стены, ни пища его жителей. Только прежних обитателей не было: одни ушли партизанить, других разогнал Тожу-Хелин за то, что не пришлись ему по нраву. Сам хозяин, по рассказам Бежендея, вроде как другим стал: понял, что подходят новые времена, и оттого пошёл хитрить, .как лиса, заиски­ вать стал перед новыми работниками. Засыпая на подстилке, я даже представил себе, как Тожу-Хелин с лукавой заботой заглядывает батра­ кам в чашки — не осушились бы донья,— и подносит каждому настоя­ щий крупяной суп... С этими мыслями я куда-то провалился — заснул. Как тогда, в первый раз, на коленях матери. Во сне вижу: пришёл в Хем-Бельдир, блуждаю среди улиц, а у них нет ни начала, ни конца. Просыпаюсь. Лучи майского тёплого солнца унизывают блёстками снег на далёких горах. Вот я й провёл короткую весеннюю ночь в батрац­ ком шалаше Тожу-Хелина. Прощаюсь с братом Беженом. Повёртываюсь к дороге — и вижу: к нам идёт человек, сухой и длинный, как жердь. Лицо продолговатое, рябое, с вытянутым ртом. По-домашнему распахнул жёлтый ламский халат. Шёлк ярко блестит. Левая рука прижата у печени, как будто че­ ловек в ламском халате боится что-то выронить из-под халата. Зато пра­ вой рукой он так размахивает, что с лихвой восполняет неподвижность левой. Вот он перед нами. Пронзительно громко сплёвывает мимо лица Бежендея струю слюны. Батрачонок-заика не стоит притворства. На нём хорошо вымещать накопившуюся ненависть. Выкатив глаза, Тожу-Хелин протянул в мою сторону свободную руку и сердито спросил: — Что ещё за штука? О чём тут у вас разговор? — Позвольте объяснить: мой братик. Парень, значит, в Хем-Бель­ дир учиться идёт.