Сибирские огни, 1956, № 1

Семён растерянно оглянулся — грузовик действительно стоял сре­ ди села. Выпрыгнул, отряхнул с брюк невидимые во тьме пылинки, направился к знакомому дому. Падающая звезда провела по чёрному небу мгновенную фосфориче­ с к ую черту. За плетнём по-старушечьи кашляла коза. На другом конце деревни тенькала мандолина. Она была так далеко, что звук её походил на нытьё комара. Золотые окна в Клашином доме казались прорублен­ ными во мраке. Семён взошёл на крыльцо и снова почувствовал, что ноги подкашиваются. Неужели через несколько минут кончится его трудная, неинтересная жизнь и всё пойдёт по-иному, по-хорошему? Он откаш­ лялся, радостно вздрогнул и толкнул дверь. Яркий свет озарял знакомую комнату с комодом, сундуком и крова­ тями у стен. Вокруг стола сидело человек десять. Дымились в тарелках пельмени, стояло так много бутылок с водкой, что, казалось, на столе, кроме них, ничего больше и не было. Семён сразу же увидел Клашу, одетую в белое платье. В лицо его будто шлёпнулся солнечный заяц — поползла неудержимая улыбка. И вдруг... что это? Рядом с Клашей — Лоскутов'с суконкой-бородкой, оде­ тый в скрипучую, кожаную куртку. Он почему-то обнимает Клашу и почти поёт. — Голубонька ты моя сизая! До гробовой доски вместе! И мамашу не оставим — она с нами как у Христа за пазухой заживёт! — Лоскутов чмокнул Клашу в щёку, но, увидев Семёна, несколько смутился и начал вилкой тыкать в тарелку с пельменями. Семён, ничего не понимая, глянул на своих ребят — Сашка Ягодко сидел мрачный и подавленный, у Арсалана по-кошачьи горели глаза, он кусал дрожащую губу. А из-за стола уже поднялась пьяненькая, с пухлыми, как пельмени, ушами, мать Клаши и запричитала: — Ты уж не обессудь, Семёнушко. Прости на лихом слове. Но пере­ думала я выдавать за тебя дочку. Вот Степан Левонтьевич, ‘значит, же­ нится на ней. Не ропщи — не по-христиански получилось. Надо было предупредить, да не успели. — всё это как снег на голову. Видно так богу угодно, — она перекрестилась на иконы в углу, — а ты уж не горюй. Мо­ лодой ещё, таких Клашек десяток найдёшь. Садись, гостем будешь. Про­ сти меня, грешную, — и она низко поклонилась Семёну. Дальше всё пошло, как в нехорошем сне. Семён до того растерялся, что не знал, что и сказать, будто обухом вышибли все мысли и слова. Он только потом вспомнил, что ему стало страшно, когда он взглянул в глаза Клаши: они смотрели на него скучающе и были беспечные, пустые. Семён стоял, опустив голову, поражённый, и очнулся только от го­ лоса Лоскутова: — Ну, ты, Семён, вот что: или садись за стол и пей или уходи — не порть обедню. В мёртвой тишине Арсалан, бледный до синевы, бросился, как рысь, на Лоскутова, но Ягодко схватил его поперёк туловища, унёс в кухню. Гармонист в лохматом свитере угрюмо посмотрел на Клашу с Ло­ скутовым, торопливо затолкал в футляр гармонь и, не прощаясь, ушёл. ...Семён заметил, что уже стоит за воротами. В темноте, лёжа среди дороги, белела корова — от неё пахло мирно, уютно хлевом. Перестав жевать, она длинно и скорбно вздохнула. ._ Семён шёл полем. Глухо стучали ноги. Он шёл огромный, могучий, весь напружинившийся, в его голове тупо толкалась одна и та же мысль: «Как же могли? Как же они могли?» От ярости и тоски вздулись вены на шее, на висках и даже руках. И внезапно к сердцу Семёна подкатило,