Сибирские огни, 1956, № 1

нища для занавеса. Свои острожные ху­ дожники — маляр Бем из Варшавы, Иосиф Богуславский и Шимон Токар- жевский разрисовали этот занавес мас­ ляными красками. Тут были: пруд, не­ пременная беседка, звёздное небо... Токаржевский вспоминает, что и на декорациях острожные художники на­ рисовали пейзажи. На старых заплатан­ ных холстах возникали деревья, цвету­ щие луга, журчащий ручей — всё то, че­ го были лишены запертые в стенах острога люди, всё то, о чём они могли только мечтать. Спектакль в остроге начался комеди­ ей «Филатка и Мирошка — соперники». На сцене появились расторопный, «себе на уме» мужичок Филатка и дуракова­ тый «благодетельный» помещик, обла­ чённый в поношенный мундир, пожерт­ вованный кем-то из офицеров. Эта пьеса с успехом шла и в столич­ ных театрах. В роли Филатки выступал Мартынов — замечательный актёр. На острожной сцене Филатку играл арестант Баклушин. И острожный Фи­ латка. по оценке Достоевского, был луч­ ше московских и петербургских. «В сравнении с ним они были пейзане, а не настоящие мужики». В арестанте Бак­ лушине Достоевский-режиссёр разгля­ дел «прирождённого актёра с большим талантом». С горячим участием, даже с некоторой режиссёрской гордостью он наблюдал, как Баклушин вдумывается в каждое своё движение, каждую фразу, «каждому слову, жесту придаёт смысл, значение». А зритель? Достоевского эти острож­ ные зрители интересовали не меньше, чем актёры. Он видел такую чистую, детскую радость и удовольствие на из­ борождённых клеймами лицах, что сам поддавался,общему настроению острож­ ного зрительного зала. «...Представьте острог, кандалы, нево­ лю, долгие грустные годы впереди, жизнь однообразную, как водяная ка­ пель в хмурый, осенний день, и вдруг всем этим пригнетённым и заключён­ ным позволили на часок развернуться, повеселиться, забыть тяжёлый сон, устроить целый театр». Это был настоящий праздник народ­ ного искусства, невиданный не только в остроге, но и вообще в Омске. И вот этот хороший светлый празд­ ник в одно мгновение смял, растоптал пьяный плац-майор Кривцов, по свиде­ тельству Достоевского, —■«каналья, ка­ ких мало, мелкий варвар, сутяга, пьяница». У Достоевского описания этого эпизо­ да нет, но Токаржевский в своих воспо­ минаниях достаточно выразительно на­ рисовал финал острожного спектакля. «...Оркестр умолк. Артисты стали убе­ гать. Музыканты прятали за спины свои инструменты... А он, в расстёгнутом мун­ дире, без пальто, без шапки, без перча­ ток и совершенно пьяный, разъярённым, рыкающим голосом выкрикивал: — Что здесь творится... спрашиваю? Устраивают театральное представле- ниё... Ефрейтор! Солдаты! Гей, розог! Скорее розог!» Это отвратительное вторжение пьяно­ го Кривцова символично. Так беспощад­ но русский царизм втаптывал в грязь, уродовал всё светлое, талантливое. «Сколько сил и таланту погибает у нас на Руси, иногда почти даром, в не­ воле, в тяжкой доле», — с горечью вос­ клицает Достоевский, описывая это те­ атральное представление в каземате Омского острога. В самые тяжёлые дни каторги Досто­ евский копил впечатления, делал бег­ лые записи наблюдений, «вынашивал» будущее произведение. В каторжном ка­ земате время, как писал он брату, «не было потеряно даром». В Омском остро­ ге — «мёртвом доме» — у писателя со­ зревала правдивая, страстная книга об угнетённом народе. Несмотря на все заблуждения Досто­ евского, несмотря на то, что он перешёл в лагерь врагов революционной демокра­ тии, его книга воспринималась совре­ менниками — теми же революционными демократами, — как гневное обличение гнусной российской действительности. Многословные рассуждения Достоевско­ го о покорности судьбе и непротивлении оставались мёртвыми («Серенько, жид­ ко, скользко», — по меткому определе­ нию Щедрина), а страницы, повествую­ щие о настоящей жизни, о людях из на­ рода, о народных тяготах горячо жили и, независимо от воли автора, звали к борьбе. Не случайно русская демократическая молодёжь, те самые «ярые вольнодум­ цы» — шестидесятники, которых осуж­ дал Достоевский, на публичных чтениях «Записок из мёртвого дома» встречали писателя демонстративными овациями, как автора книги, враждебной всей си­ стеме полицейского государства. В остроге перед Достоевским рас­ крылись страницы народной жизни, ду­ ша народа, щедрая и могучая. «...Сколько я вынес из каторги на­ родных типов, характеров! — писал До­ стоевский брату. — Если я узнал не Рос­ сию, то народ русский хорошо и так хо­ рошо, как, может быть, немногие знают его». Это письмо было написано 22 февра­ ля 1854 года, накануне отъезда Досто­ евского из Омска. В этом же письме он сообщал свой новый адрес: — «Семипа­ латинск, Сибирского линейного № 7-го батальона рядовому». Годы каторги сменялись для писателя солдатчиной.