Сибирские огни, 1956, № 1

словицы, поговорки, сочный говор ка­ торги в свою «Сибирскую тетрадь» — спутницу годов изгнания. Арестованным не разрешалось иметь письменные принадлежности, и густо исписанная, разрисованная диковинны­ ми фигурками самодельная тетрадка — в одну восьмую листа — хранилась у добродушного толстого госпитального фельдшера. Многие страницы «Записок из мёрт­ вого •дома» посвящены омскому госпи­ талю. И хотя доктор Троицкий брал к себе Достоевского в госпиталь «отдохнуть», присылал ему книги, газеты и «чай со своего стола», но госпитальная жизнь была лишь «вариацией арестантского житья-бытья». Госпитальная палата — та же смрад­ ная, тесная камера, только к запаху че­ ловеческих испарений тут прибавлялся едкий, вяжущий запах лекарств и крови. В одной палате содержались чахоточ­ ные, цынготные, трахомные, сифилити­ ки, даже душевнобольные. Сюда же до­ ставлялись арестанты после экзекуции — искалеченные, изуродованные шпиц­ рутенами, плетьми. Кандалы по законо­ положению не снимались даже с уми­ рающих. И не во власти врачей было от­ менить все эти ненужные жестокости, хотя большинство медиков омского гос­ питаля, по отзывам Достоевского и дру­ гих заключённых, всячески старались облегчить участь своих пациентов. Окна госпиталя выходили на Скорбя- щенскую улицу. Узкая, кривая, изрытая глубокими ухабами, она, казалось, была застроена одними лишь нескончаемо длинными заборами. Деревянные домики пугливо прятались где-то в глубине дво­ ров. От одного только взгляда на эти заборы становилось тоскливо. Была эта улица названа Скорбящен- ской не только потому, что на ней воз­ двигли церквушку «скорбящей божьей матери». Медленно переступая закованными в кандалы ногами, тянулись по этой ули­ це партии арестантов, перегоняемых с Тобольского тракта в Омский острог. На этой же улице нередко слышались глу­ хая барабанная дробь и стоны истязуе­ мых. Плац перед госпиталем был ме­ стом, где проводились экзекуции — тут гоняли людей «сквозь строй». Некото­ рые под палками умирали. «Меня всегда удивляла,.— писал До­ стоевский, — необыкновенная стойкость в перенесении боли наказанными. Много я их перевидел, иногда уже слишком битых, и почти ни один из них не сто­ нал». В арестантской больничной палате, в этих неимоверных страданиях перед Достоевским раскрывалась «сила духа» людей из народа. * * * В Омске не было театра. Лишь изред­ ка бойкая барыня — супруга корпусно­ го квартирмейстера баронесса Сюрвель- гейм устраивала любительские спектак­ ли для благородного общества. На этих спектаклях омские дамы, одетые нимфа­ ми и грациями, показывали свои преле­ сти и туалеты в так называемых «жи­ вых картинах». Даже наивные омские девицы скучали на этих представлениях и перешёптывались о нарядах. Нет, не в гостиных мадам Сюрвельгейм омичи увидели первое театральное представле­ ние!.. Шивой родник театрального искус­ ства забил впервые в Омске в ка­ зематах острога. Да, да! Как это ни странно, в казематах Омской каторжной тюрьмы было поставлено первое теат­ ральное представление... Зимой 1852 года каторжане начали готовить к рождественским праздникам спектакль. Этот необычный острожный спектакль описан в «Записках из мёрт­ вого дома» и воспоминаниях польского политкаторжанина Шимона Токаржев- ского, отбывавшего каторгу в Омском остроге в одно время с Достоевским. Достоевский не рассказывает о своём участии в подготовке острожного теат­ рального представления, лишь мельком замечает о том, что некоторые арестан­ ты советовались с ним. Но Токаржевский в своих воспомина­ ниях пишет: «Импровизированными ар­ тистами в качестве режиссёра был при­ глашён писатель Фёдор Достоевский — для указания, как по театральному надо говорить и прочее». Каторга открылась перед Достоев- ским-режиссёром с неожиданно новой стороны. Она столкнула его с народны­ ми песельниками, музыкантами, актёра­ ми, открыла перед ним народное искус­ ство. «Честное слово — я до тех пор не имел понятия о том, что можно сделать из простых простонародных инструмен­ тов, — восхищается Достоевский игрой острожного оркестра, — в первый раз я понял тогда совершенно, что именно есть бесконечно разгульного и удалого в разгульных и удалых русских плясовых песнях». Удивляла Достоевского и сила воздей­ ствия искусства «на огрубевшие каторж­ ные души». В подготовке спектакля принимала участие вся каторга. В дни, когда острожные актёры репе­ тировали свои выступления, в казема­ тах не было ни «злокачественных ссор», ни ругани, ни воровства. После изнурительных каторжных «уроков» артисты-любители из арестан­ тов разучивали роли, мастерили костю­ мы, из старых рубах и онуч шили полот­