Сибирские огни, 1955, № 5
И теплело на сердце. Хозяйским шагом Ермак возвращался в избу, а в душе его говорило извечное — народная мудрость. Как домовитый хозяин, продолжал думать: «Побольше скликать сюда сошных людей да ремесленников: ковачей, гончаров, плотников, шубников, пимокатов, кожевников. Терпеливым трудом да хлебопашеством надо закрепить за Русью просторы сибирские. Звать потребно в эту сторонушку олонец ких, мезенских, новгородских да камских ходунов,— глубоко они пустят надёжные корни! Никакая сила не изничтожит их!.. Русский пахотник — рачительный трудяга на земле. Он любое поле поднимет, дом себе от строит и дебри обживёт. Не можем мы жить сами по себе, на особицу, а Русь в сторону. Не можем!» — твёрдо решил Ермак. С такой думкой и созвал он в сизое декабрьское утро атаманов к се бе в избу. Явились весёлый и озорной Иванко Кольцо, хмурый и строгий Иван Гроза, медлительный, прижимистый Матвей Мещеряк, седоусый Никита Пан и вспыльчивый, неугомонный Богдашка Брязга. Вошли шумно, с шутками, расселись на скамьях. И — примолкли, украдкой поглядывая на Ермака, ожидая его слова. А он сурово всматривался в лица атаманов. В их напряжённом безмолвии угадывалось недовольство, но все хоро шо знали ермакову силу и пока сдерживались. Первым сорвался Бог дашка и азартно выкрикнул: • Что молчишь, батька? Зашли в край света, а дале что будет? Ермак не торопился с ответом. Шевельнул бровью, серые глаза его строго уставились на Ивана: — Ну, а ты как мыслишь, Гроза? — спросил он. Много видал на своём веку казак, слава его гремела от Перекопа. Безжалостно относился Гроза к татарам, купцам, царским ярыжкам. Сухое, с красными прожилками, лицо Ивана темнело, если попадался ему вековечный недруг. «Молись богу, смерть пошлю скорую!» — непри миримо говорил он врагу и одним взмахом сабли срубал голову. На слова Ермака Гроза резко- ответил: А мыслю я так, батька. Перегоревать зиму, а весной пожечь, позорить всё до камушка — и на Дон вернуться! Брязга вспыхнул и горячо подхватил: - Вот это истинно! Гей-гуляй, казаки! Проведём зимушку, оберём всю рухлядь, и на струги. Ух, поплыли! — его тонкие большие ноздри затрепетали, словно почуяли свежий ветер речных стремнин. — А добро-рухлядь Строгановым отдадим, так, что ли? — с на смешкой спросил Мещеряк. Никита Пан лихо закрутил ус. • Чи ты сдурел, человече? — закричал он. — Великий путь прошли с Дону, немало голов лыцарских уложили, и на тебе, купчина, дарунок. А что нам Строгановы? Зятья, сватья или родной брат? Так за что им в дарунок рухлядь? — Верно! — поспешно согласился Брязга. — Надо идти своей сте зёй-дорогой. Манит она, ой, манит, браты, на Волгу и дале, к Дону. Ой, и стосковалось наше сердце по своим-то местам! А тут что за радо сти: родного словечка не услышишь, а потом, как без бабы в этой дальней сторонушке жить? — А мы бирючей пошёл на Русь, пусть трубят на торжках да пере правах и кличут всех девок сюда, казаки-де без них в угодников обра тились! — насмешливо предложил Ермак и вдруг поднялся. Лицо его стало решительным,, глаза зажглись. Крепким дубом встал, будто в зем лю врос,—■не сдвинуть.— Эх, браты, не такого слова я ждал от вас. Таиться нам сейчас не пристало: пред народом, пред всей Русью честно заслужили. И ныне всяк из казаков и окрестных народов видит, что дело
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2