Сибирские огни, 1955, № 5

я уцелел, — сообщает перетрусивший мужик, посланный подрывать мост. — Уцелел ли? — зазвенел Вершинин и — стреляет. Нет для него ничего превыше интере­ сов революции. Самое же замечательное теперь в нём -— это его постоянная окрылённость, его устремлённость в бу­ дущее; «как же я Россеей-то управлять буду, неучёный-то? — сокрушается он, охваченный думами о завтрашнем дне революции, и действует ещё энергичнее. В этом смысле особенно действенна и многозначительна финальная сцена. Вер­ шинин весь в гневном порыве — добить врагов революции: «Где они ещё стоят? Откуда их надо выбивать?». Он весь в стремлении — осуществить на деле идеи революции. Пафосом борьбы за народное счастье проникнута вся пьеса. Он-то и придаёт ей тот приподнятый романтиче­ ский характер, который, судя по воспо­ минаниям современников, так хорошо был передан Московским Художествен­ ным театром в первой постановке пьесы. Историк театра Ю. Соболев писал: «Бронепоезд» целиком насыщен пафо­ сом чисто революционной романтики»1 Вполне вероятно, что без этого пафоса нельзя было передать ни героику време­ ни, ни героические, яркие характеры. В этом легко убедиться не только на обра­ зах центральных героев — Пеклеванова и Вершинина, но и на тех в высшей степени «подъёмных» массовых сценах, которые занимают в пьесе так много ме­ ста, и на целом ряде других образов, прежде всего на образе исключительной выразительности — Ваське Окороке. Васька — помощник Вершинина, уча­ стник мировой войны, на своей спине испытавший все «прелести» бессмыслен­ ной бойни и уже по-своему разобрав­ шийся, на чьей стороне правда. Пыл­ кий, весёлый, бесстрашный, он готов беззаветно сражаться до полной победы революции. Оптимизм, жизнерадост­ ность, безграничная вера в правоту ле­ нинских идей — существенная сторона его характера. Первые же реплики Васьки Окорока позволяют у в и д е т ь в нём юношу, рвущегося в бой: «Никита Егорыч! Идут! Во, смотри, по всем дорогам валит на­ род». Поступил приказ: «Гришатинцы пой­ дут на Тамбульскую просеку — против французских частей». У Окорока этот приказ звучит по-своему задорно, с шут­ кой: «Эй, гришатинцы, поворачивай на французскую просеку — вам французов бить». «Мутаевцы, на Прислужный! Сме­ тай японцев!». Это восторженное «Во, смотри!» и простонародное «валит», и уверенное повелительное — «Вам фран­ цузов бить! Сметай японцев!» и, наконец, просительное, нетерпеливое — «А мне 1 Ю. С о б о л е в . Московский Художест- венный театр. М. 1929 г., стр. 73. с ними можно, Никита Егорыч?» — всё вводит нас во внутренний мир Окорока более, быть может, чем пространные опи­ сания всех особенностей его склада ха­ рактера. И это в первой сцене его появ­ ления. Далее образ Окорока обогащает­ ся, развивается. Острослов, весельчак, балагур, он не останавливается и перед забористым словечком и решительными, не очень обдуманными, действиями. Дед, простой русский мужик, только что заявивший: «а как же мне без Рос­ сии жить-то», — усомнился было, стоит ли мост взрывать, ведь строить-то его опять должны мужики, и тут же получил от Окорока такую отповедь: «Откуда он взялся, провокатор тиковый. Дать, Его­ рыч, этой стерве в зубы!». Коротко и ясно. Стоит ли ещё что-то объяснять незадачливому стратегу. Горячность и невоздержанность от молодости, от уда­ ли обнаружились в этом быстром и не­ продуманном решении. Но как хорошо передают эти слова правду о характере человека. После этого мы не можем не поверить, что Окорок — один из всех — расплакался, когда на рельсы лёг Син Бин-у. Особенно интересно образ Окорока раскрывается в сцене «упропагандирова- ли». Здесь его находчивость и остро­ умие, его любовь к человеку и страст­ ное горячее желание убедить пленного, наконец, его преданность революцион­ ным идеям выразились с удивительной покоряющей силой. Сцена эта, в которой впервые с подмостков Художественного театра зазвучало гордое и призывное слово — Ленин, — заканчивается очень лаконичными и глубокого смысла сло­ вами: «Разъяснить всё можно. Надо только сердце иметь». Таким человеком* имеющим большое, отзывчивое сердце, и рисует Вс. Иванов Ваську Окорока. Он типичный представитель той деревен- ской молодёжи, которая активно участ­ вовала в революции, на ходу училась, иногда спотыкалась по неопытности и молодости, но никогда не падала. Созда­ вая этот образ, первый исполнитель ро­ ли Н. Баталов следовал тонким и глубо­ ко продуманным указаниям К. Стани­ славского. «Вы, Баталов, — говорил он, — самый пылкий из всех персона­ жей пьесы. Вы! Вы колышетесь среди партизан, как знамя. И рубашка... Ру­ башка на вас должна быть алая. Да, алая. И чтобы быть ближе к жизни, что­ бы выцветшая от солнца. Не подпоясан­ ная. Длинная. Свободная. Вот именно... Как знамя!». «И Баталов в дальнейшем сцену «на колокольне» проводил с силой потрясающей», — вспоминает писатель. Газета «Правда» писала: «Четвёртая картина в сцене с американцем достига­ ет чрезвычайного подъёма. Когда слово «Ленин» создаёт общий язык у толпы партизан с пленным американским сол­ датом, зрительный зал охватывает вол­ нение, которое не так часто удаётся вы­