Сибирские огни, 1955, № 5

морозное утро. Под лучами солнца искрились островерхие горы. Куягашская равнина лежала попрежнему чёрной. Горели холодноватой изморозью острые грани камня и крупных галек. Земля замёрзла, и степь казалась чугунной. Звенели подковами кони: От этого было как будто ещё холодней». Или вот как описан знаменитый Чуйский тракт в восприятии человека, едущего по нему в машине: «Бежит, бежит тракт, огибая встречный дикий ка­ мень, врываясь в глухомань лесов. Вот он выскакивает на взгорье, смело падает к бурной горной речке, готовый, кажется, пересечь её, но в самый последний момент, будто опомнясь, вдруг отскакивает у самого обрыва и шарахается в сто­ рону». Это описание удачно точным отбором глаголов, передающих неожидан­ ность поворотов тракта и определяющих восприятие его именно с точки зрения •едущего человека: бежит, падает, шарахается... Но все эти очевидные достоинства, все блёстки таланта, разбросанные по '•страницам, не в силах изменить ощущения неудовлетворённости романом в це­ лом, ощущения, которое прочно складывается в процессе чтения. И причина этого не в том, что у Вас, наряду с хорошими описаниями, ■встречаются описания слабые, неточные или даже фальшиво-безвкусные. Дело не в отдельных «срывах» автора, не в том, что Вы где-то что-то «не дотянули». Если бы всё сводилось только к этому, можно было бы говорить о некоторых недостатках хорошего романа. А приходится говорить — на мой взгляд!— о худо­ жественной слабости романа, имеющего немалые достоинства. И разговор ка­ сается уже не просто стилистических шероховатостей, просмотренных автором и редактором, а принципиальных основ в Вашем творчестве, Вашего отношения к разрабатываемому материалу жизни. Весь Ваш роман, его идея определяются пафосом труда простых советских людей в послевоенное время. Вы ставите своей целью показать то новое, что появилось в жизни алтайского народа, который в великом содружестве с рус­ ским народом строит коммунизм. «Чуйские зори» — это роман не о козах-пухо- носах, хотя в сюжете проблема выращивания таких коз занимает центральное место, а именно о людях, об их росте, их движении к счастью и радости. И мы читаем о Кульзах, которая, преодолев горе, связанное с гибелью мужа, обретает новое счастье и в личной жизни, и в труде. Читаем о Русаковой — энер­ гичной женщине, учёном-новаторе. Читаем и о секретаре райкома партии Шеле­ сте, который не только мечтает о преображении пустыни Куягаша в цветущий уголок, но уже и 'претворяет в жизнь свою мечту вместе с алтайцами. Мы знакомимся ещё со многими героями, замечательными тружениками. Показываете Вы и отрицательные фигуры — карьериста, бездарного завистника,, подхалима. Короче говоря, перед нами — большая галерея образов. И сначала Ваши герои по-настоящему увлекают и заинтересовывают. Но чем дальше углубляемся мы в текст, 'тем чаще испытываем странное чувство безразличия к судьбе действующих лиц. Постепенно интерес к ним утрачивается настолько, что нам становится уже всё равно, — произойдёт с ними •ещё что-либо или нет, — мы окончательно перестаём волноваться за них и довольно холодно, как бы со стороны, отмечаем, что вот произошло ещё то-то... Может быть, я ошибаюсь? Но давайте приглядимся, как Вы рассказываете о людях. Оказывается, Вы почему-то часто внезапно обрываете Вами же намеченные линии, бросаете одного героя, вводите нового. Причём новых героев Вы вводите не мимоходом, как иногда появляются в жизни случайные попутчики, не фоном к основной канве жизни ведущих героев, а подробно, совершенно самостоятель­ но, фактически ставя их в положение дополнительных главных героев. Даже за восемь страниц до конца романа читатель впервые знакомится с почтарём Егорычем и его женой, у которых когда-то жила Русакова. А многие ведущие герои, к которым читатель привык с самого начала и за судьбой кото­ рых был бы рад проследить, исчезают на продолжительное время, и о том!, что с ними произошло или что они делают сейчас, сообщается как раз мимоходом, •как о чём-то второстепенном и не заслуживающем внимания. Очевидно, Вы и сами сознаёте, что запомнить многих Ваших героев невоз­ можно. И на странице 136-й, называя имя Толток, Вы в скобках напоминаете: «та самая, которая, якобы, выступала с концертом перед медведем». История с медведем рассказана на 83 странице, затем на пятидесяти страницах Толток не появилась ни разу, да и вообще она совсем неприметная и не остаётся в па­ мяти у читателя, хотя во второй половине романа нередко присутствует среди других героев — разговаривает, смеётся, движется. И этот пример не едини­ чен — подобных бесплотных героев в Вашей книге много. Мы знаем, что литература — это «человековедение». И не погоня за коли­ чеством людей, названных по именам, а лишь глубокое раскрытие характеров во взаимоотношениях людей друг с другом определяет успех работы инженера человеческих душ.