Сибирские огни, 1955, № 5
шой юрте свет, звучит бубен и, как ручеёк, льётся нежная песенка... «Тут и Карача!» — облегчённо вздохнул Мещеряк.— Браты, послед ний роздых — и в сечу! Казаки сели спиной к могильному холму. Позади шумели густые кусты. Долго молчали, глядя в сторону Искера, где тускло светились и мигали редкие огоньки. На душе стало увереннее, веселее. — Ермаку не спится. Думает о нас!— душевно прошептал Ильин,— Вот нагляделся на этот красный глазок и будто с батькой поговорил. Э-х-х! — он потянулся, хрустнули кости. — Ну, и силен ты, казак! — похвалил Мещеряк. — Был силен, а теперь один дух. Ну, да ещё хватит для нужного дела. Дозволь, атаман, мне старика проклятущего... за все издёвки его... — Возьмёшь — твой!.. Ну, — построжав, вдруг шепнул Мещеряк, снял шелом, вытер мокрый лоб. Капельки застревали в рябинках. — За мечи! Никому спуску! Быстро, р-раз! Он выхватил меч из ножен и побежал к шатрам. За ним — казаки. Внезапно, как лихой вихрь, налетели они на дремавшую у шатров стражу и перекололи с хода. Ворвались в шатры. Посреди у мангала дремлют двое в пёстрых халатах, крепкие, сильные, смуглые лица в чёрных курчавых бородках. Заслышав шум, оба встрепенулись, схватились за клинки. Поздно!.. Мещеряк опознал их и с омерзением оттолкнул головы с пёстрого ковра к мангалу. — То сынки Карачи! Любо, браты, мчись дале!.. Он выбежал и устремился вперёд. В покинутом шатре от раска лённого мангала стала тлеть курчавая бородка зарубленного — запахло гарью... А в эту пору Ильин ворвался в шатёр Карачи. Пылали жирники, освещая пёстрые перины. Синие языки трепетали на медном мангале, у которого сидели три тонкие, чернобровые красавицы в розовых шаль- варах. Позади них, закинув реденькую бородёнку, храпел старичок. Заслы шав шум, он раскрыл глаза. При виде вбежавших казаков зрачки Карачи расширились от ужаса. Он рванулся и пополз в дальний угол. — Козлик, наш козлик, ты куда? — томно закричала на’сурмленная красавица. Карача не отзывался, торопливо подползая под войлок шатра. Набе жавший Ильин схватил его за ногу и вытащил на ковёр: — Эй, кикимора! Скажи, присуха, где тут Карача? Старичок пал на колени и жарко-быстро заговорил: — Он тут! Он здесь... Третий юрта. Это его жёнки. Я бедный евнух. О, аллах, так... так... Казак с презреньем толкнул его ногой и пошёл прочь. — Их, отродье. Ни баба, ни мужик, одна слякоть! — он сочно сплю нул и, не глядя на красавиц, выбежал из юрты. Меж тем сухонький старичок не дремал, в одних шароварах и в ру башке, плешивый и скользкий, он, как угорь, юркнул под войлок и был таков. Через минуту за юртой раздался конский топот. Круглолицая, с толстыми иссиня чёрными косами, татарка приподняла пухлую губу с тёмным пушком и равнодушно процедила: — А наш козлик ускакал... Мещеряк — всё ещё крепкий и обозлённый за страшную зиму, не щадил никого. Разойдясь в пылу схватки, вспомнил казак своё родимое, донское и — сколько было радости в разгорячённом сердце — разудало закричал: — Э-гей, гуляй, казаки!
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2