Сибирские огни, 1955, № 4
24 Д вадцать третьего октября Казачья вольница на рассвете пересекла Иртыш. Струги плыли широким фронтом, почти вплотную. Еле шевели ли вёслами, чтобы не шуметь. Река шла могучей тёмной струёй, воды были холодны, неприветливы. Ермак стоял под знаменем Спаса на ертаульном струге. Рядом с ним взволнованно вглядывались в прибли жающийся тёмный яр густо обросший бородищей Иван Гроза — злой и напористый, а правее атамана, круто подняв густые усы, бравый Никита Пан. Молчали. Струги лебяжьей стаей всё ближе и ближе подплывали к берегу. Сосредоточенные, решительные казаки готовились к смертельной схватке: кто грудью навалился на борт ладьи и прочно прилаживал пи щаль, кто забивал заряд, иной нетерпеливо сжимал копьё, наровя стре мительно выпрыгнуть, как только вода станет мельче. Трепетали хоруг ви, тихо переговаривались пушкари. Н ад свинцовым Иртышом прости ралась напряжённая тишина. Серенькое утро хмурилось и постепенно наполнялось глухим нарастающим рокотом, в котором слились топот тысяч конских копыт по мягкой земле и человеческое разноголосье. Под низкими серыми облаками всё было скучным, унылым и внушало трево гу. По кромке неприступного яра вихрились быстрые клубы пыли: та тарские уланы проносились вдоль обрыва, размахивая кривыми сабля ми, гортанно, выкрикивали бранные слова. Толпы пеших ордынцев, остя ков и вогуличей плотной серой волной бурлили под яром. З а ними, на холме в лёгкой синеве белели шатры, развевалось зелёное знамя Кучума, и слышались призывные крики. Татарский лагерь рокотал, волновался морским прибоем, готовясь огромными гремящими валами захлестнуть дерзких пришельцев. И вдруг сизые тучи разорвались; из-за хмурых облаков выглянуло солнце и словно живой водой разом взбрызнуло казацкую рать, яр и ре ку. И всё мгновенно ожило и заиграло весёлыми пёстрыми цветами: р а довали и веселили глаз красные суконные чекмени, кафтаны и алые вер хи лихо заломленных набекрень казачьих шапок, блеск сверкающей пар чи воинских хоругвей, и синеватые переливы кольчуг, и золотые молнии пик, и серебристые разливы обнажённых мечей... И опять звучит призывный голос Ермака: могучий, сочный, он бе рёт за душу, зажигает сердца. Вот он стоит, батька, впереди. Крепкий, сильный, большая чернобородая голова в стальном шеломе крепко сидит на крутых плечах, а в больших серых глазах столько ума! Когда он при молк, — на короткий миг, запомнившийся, на всю жизнь, стало совсем- совсем тихо. И вдруг Ермак властно взмахнул рукой и крикнул: — Бей супостата! Пищальники дали дружный залп по орде. Закричали, засуетились по берегу. Сотни оперённых, стрел с визгом устремились навстречу стру гам, полукружьем чертя белёсое небо. Тугим ударом они падают в тём ную рябь Иртыша и уходят на дно. Иные с лязгом бьют о казачьи коль чуги. К азака Осилка ранило. Он вырвал стрелу и ладонью заж ал кровь. — Погоди, дай только добраться! — пригрозил он. Лицо его поблед нело, борода взмокла от пота,— такая боль заж гла тело, что глаза огнём запылали! Превозмогая страдание, Осилок закричал так, что услы шала вся громада: — Гей-гу-ляй, казаки-и! Этот знакомый казачий окрик встрепенул всех, от него окрепло тело, окрылилась душа. В ответ повольники дружно закричали, засвистали, заулюлюкали: ' Э, гей-гуляй! Бей кистенём, бей палицей, руби саблей.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2