Сибирские огни, 1955, № 4
«Что скажешь против слова батьки? Правда в нём!», — подумал он толкнул Савву в бок. — Притихли. Что, пробрало? — Проберёт, — тихо ответил поп. — Милый ты мой, надо не только знать правду, но и суметь заставить людей уверовать в неё. А батька знает, как это сделать! Слова Ермака крепли, а глаза его жгли. — Выбран я коренным атаманом. Чуете? — Чуем! — отозвалась дружина. — И говорю я вам, — продолжал Ермак, — волен я в ваших жи з нях. Помыслы ваши и мои едины суть будут: идти на Кучума. Атаманы и сотники в походе не грызутся воины. Дружина сильна единодушием. Гот, кто нарушил воинскую клятву, смуту и шатость вносит, того, не меш кая, всенародно казнить. Пусть знает каждый, что его ждёт от измены! И ещё говорю вам, — утром плывём дальше, на восход. Будет так, как сказано! Копыльце завыл, как волк в морозную скрипучую ночь. Его и других сомутителей повязали и увезли в лес. Никто не перечил. Иванко Кольцо подумал взволнованно: «Страховито! Батько кровью умывается! — И тут же себе ответил: А как инако? Пусти повод — разбредутся». На синем рассвете погасли костры. Дружина убралась в струги. Подняли паруса и поплыли по жёлто-мутному Тоболу к буйному и широ кому Иртышу. В улусах — тишина, пусто. Откочевали татары на пастбища, а вогу- личи и остяки по лесам бродили. На привалах казаки конопатили струги, смолили. Кормщик Пимен всем верховодил. У каждого струга своё имячко и его ласково называл старик. Ертаульный струг звался «Молодец». У него бок помят, новые те сины ставили. У «Дона» течь открылась, заделывали. Паруса, продыряв ленные стрелами, чинили. Много стругов — сотни забот. Матвей Меще ряк за добром следил, чтобы не подмокло, не сгинуло, — казаков распе кал за нерадивость. Дни плыли жаркие, безоблачные. Иванко Кольцо, лёжа в мураве, издали разглядывал работу ладейщи- ков, казачий стан у реки и синие дымы костров, а мыслями был далёк. Уносился думками в Тархан-Калла, всё виделись призывные очи Тарха новой жёнки. •— «Ах, Ханум, Ханум, отцветают твои дни в безрадостье. Можно ли приласкаться к холодному студенистому телу тархана? Ух, ты!» — От ревности распирало казачью грудь. — «Суров, жестоко целомудрен бать ка, не хочет он знать человеческого сердца. Чтобы дать полета казаков, сумел бы Иванко раздобыть коней и вернулся бы вихрем в Т архан-Кал ла. И ничего ему там не надо... кроме Ханум!» И вспомнилась ему кудрявая, смеющаяся сестра Клава — такая же горячая и неспокойная сердцем, как он. Нашла ли она своё счастье или сгибла на Волге? На берег внезапно выехали три конника. Иванко вскочил. -— Татары! — хотел крикнуть о сполохе. Однако признал своих из полусотни Богдашки Брязги. Третий промеж ними на коне с повязанными назад руками. Подскакали ближе и казаки закричали: — Встречай, браты, мурзака поймали! Татарин был в цветном кафтане, в шапке из тёмного соболя. Сапоги из красного сафьяна, изукрашенного серебром. З а поясом клинок с золо той насечкой. Иванко Кольцо пошёл следом и не сводил глаз с пленного. Лицо острое, жёлтое, бородка — клинышком. Глаза — весёлые. 5. «Сибирские огни» № 4. i _
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2