Сибирские огни, 1955, № 4

К вечеру сменили нас свежие войска. Дивизион готовился к выступ­ лению. Прибежал я в сарай к Михеичу. Ворота распахнуты. Сходу кричу: — Спасибо, друг! Запрягай свою... Больше ничего я не выговорил: смотрю — Фенички нет, а он сидит, как всегда, на оглобле кухни. Плечи ссутулились, в пальцах тлеет цыгар- ка. Поднял голову, медленно так поднял, и увидел я: дрогнули у него губы, и на седой ус скатилась горячая скупая солдатская слеза. Подошёл я к Михеичу, обнял его за плечи, подняться помог, и мы пошли рядом, туда, где строился наш эскадрон. На сарайчик, в котором виднелась кухня, неподвижная, какая-то бес­ помощная, на её пустые оглобли он обернулся только один раз. И по обычаю своему — ничего’ не сказал. ШОИС KEIIIU1HA БЕДА Дивизион наш окончил войну в чехословацком местечке. Шёл май, теплынь стояла. В садах белым-бело цвели вишни. Вино­ градники распустились, и когда дул ветер, по ним шли волны. Как по озеру. Наши палатки раскинулись по берегу реки. Мы вдоволь отсыпались, мыли коней, писали домой письма, — столько писали, что почтальон Вася Рожков начинал ругаться: •— Ты, Степанчук, государство разоряешь. Каждый день по десят­ ку строчишь! На тебя одного почта должна работать? — А ты' как думал? — смеялся Степанчук. — Не заработал я, что ли? Вечерами сидели казаки у костров, о былом говорили, вспоминали полузабытые мирные песни. После отбоя засыпали не сразу. Каждый думал о своём, но всё — о Родине. В родную сторону тянулись уже по дорогам войска, по небу ж урав ­ лиными станицами самолёты летели. В эскадронах начиналась мирная жизнь. И хотя знали, что и нам скоро трогаться, понастроили в лагере барьеров, джигитовали, лихо рубили лозу. Готовились к многодневному пути домой. И вот тогда-то и стало твориться что-то неладное с Моисеенко. Казак он весёлый, на язык ловкий, рассмешить, рассказать какую исто­ рию — его дело. А тут — что случилось? — ходит тихий, молчаливый, смотрит узкими косоватыми своими глазами куда-то в сторону — не узнаю казака! Выберется в свободное время, отойдёт от всех, сядет и молчит, о чём- то думает. — Ты что, Моисеенко, какой-то'... не такой стал? — спрашиваю. — Я ничего, товарищ гвардии старшина, ей-богу ничего, — отвечает он, а у самого губы кривятся. — Может, из дома письмо плохое получил? — Нет, товарищ гвардии старшина. Хорошее письмо... Вот прочи­ тайте, если хотите. А голос у него даж е вздрагивает. Не смотрит на меня парень, ждёт, чтобы я поскорее ушёл. А раньше бывало всегда расскажет про себя и хорошее и плохое. Хотя, случалось, прихвастнуть мог с три короба. Но без цели. Веселья ради. Захожу однажды ночью на коновязь — знаю: дневалит Моисеенко.