Сибирские огни, 1955, № 4
Я целый день был в траншее — неделю как заменял убитого коман дира первого взвода — и не знал, что сталось с Михеичем. Если он по гиб, бедняга, то совсем туго нам придётся: ведь у казаков оставалось всего по нескольку сухарей. Я с тревогой раздумывал об этом. А когда совсем стемнело, кто-то вдруг как закричит, а сам запыхался, — прибе жал, видно, откуда-то: — Братцы-ы!.. Братцы! Михеич приехал. Ходил я сейчас за водой,— сам видел. — Врёшь?! — Говорю, видел. В логу стоит. При-е-ха-ал! Будто свежим ветерком потянуло по траншеям от этой новости. К а заки ободрились: — Наш повар не подведёт! Это же не кто-нибудь, а Михеич. Важное дело — еда в жизни солдатской! В логу я действительно обнаружил нашу двухколёсную кухню и Ми хеича возле неё. Заметил и тёмный бок Фенички. Она жевала траву, а завидела меня — весело подняла голову, блеснула в темноте влажным глазом, Михеич копался у топки, стучал чем-то. Он доложил, что прошлой ночью поехал, в обоз за продуктами и едва под танки не попал. Вырвался, Феничка вынесла, прямо из огня выхва тила. Вот только топку в кухне осколком повредило. И как всегда, Михеич неторопливо, но очень споро делал свои дела. Подложит дров в топку, чтобы не остывал суп, подтянет чересседельник, цыгарку свернёт, и всё больше помалкивает в свои длинные усы. Когда я собрался уходить, он тихо проговорил: — Вот, товарищ старшина, две пачки махорки тут. Раздай нашим казакам. Пришёл, разделил. Эх, и благодарили же солдаты Михеича!.. И — Феничку... По ночам нельзя было сомкнуть глаз. В темноте подползали враги и забрасывали траншею гранатами. А утром, как по распорядку, всегда в один час начинали над нами кружить штурмовики. Шли волнами. Обли вали пулемётным огнём. Погиб Коля Горностаев. Ночью вылез он из траншеи ноги размять, освежиться и уснул незаметно. Недоглядел я. И тут ударили вдруг ми номёты — шквал пронёсся, — и Колька наш так и не успел проснуться! За три дня немцы несколько раз ходили в атаку — широкой цепью. Мы отбивались. Под ногами хрустели кучи стреляных гильз. Выдержали мы эти три дня. Знали: один шаг назад — и смерть, гибель. Но надея лись, — выручат, придут наши. Михеич всё время поддерживал нас. Едва темнело, в логу слыша лось осторожное постукивание колёс, и немного погодя он сам поднимал ся в траншею и говорил всегда лишь три слова: — Д авай за ужином! Поворачивался и уходил. З а длинные, как год, страшные сутки у нас была эта одна ра дость — съесть десяток ложек каши. И мы ждали Михеича, верили в него. Но на четвёртую ночь он позвал меня к себе. Я знал, где Михеич остановился: в километре от передовой, в каменном сарае. Когда я при шёл, он сидел на опущенной оглобле. Задумался, цыгарка пальцы ему жгла. Вот тогда-то он и сказал мне самые страшные слова: Ну, старшина, — всё. Варить нечего. А сам глядит на меня из-под кустистых бровей, вроде и не мигает. Знал он, конечно, что нечего мне сказать, понимал, трудно у меня на
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2