Сибирские огни, 1955, № 4

ЙОВЫЕ РАССЙАЗЫ чувства. Мы видим, какими вниматель­ ными ко всему стали эти, полюбившие друг друга, люди, как чутко откликаются они на малейшие душевные движения до­ рогого им человека, как оберегают его человеческое достоинство. Любовь обо­ гатила героев, приподняла их в нашем представлении. Таня — повариха. Ей девятнадцать лет. Она охотно готовит пищу на целую бригаду сплавщиков. Но все эти факты ещё ничего не говорят. Мы узнаём о де­ вушке в весьма простой сцене: «Иногда маленькая Т аня—так её звали здесь—в свободную минуту выходила на берег по­ глядеть, что делается вокруг. Таня сади­ лась на траву, и перед ней расстилалось то тихое, лениво-ласковое, то бурное, бе­ лое от пены, море. Внизу, на плотах работала бригада. Левее торчали из воды остатки старой «Феодосии» — парохода, затонувшего больше тридцати лет на­ зад... Не раз с безотчётной грустью и не­ мало дивясь, маленькая Таня раздумы­ вала о том, что старая «Феодосия» всё ещё продолжает служить людям, что ей, как живому существу, не хочется уми­ рать». Это уже не простое сообщение о том, чем занимается девушка и сколько ей лет. Это — и поэтическое изображение обстоятельств, в которых она живёт, и воспроизведение мира её чувств и мыс­ лей, и одновременно выражение любов­ ного отношения к ней самого автора, — словом, цельная картина, позволяющая нам затем поверить, что у такого суще­ ства, хотя и маленького и скромного, но с большим «чувством нежности» к сво- •им подопечным — сплавщикам и с пере­ полняющим её желанием риска, смелого действия, не может быть любви простень­ кой, мелкой, примитивно-обыденной. Об­ нял её, было, плотовщик, но получил такой отпор, что у него и руки опусти­ лись. Привлекает в рассказе правда чувств, естественность, лиризм повество­ вания, его радостно-приподнятый тон, обусловленный светлой верой в чело­ века. В рассказе «Страницы дневника» И. Дворецкий пользуется тем же мето­ дом, но не достигает цели. Недоговорён­ ности и намёки превращаются в нём в затянувшуюся игру. Читатель долгое время не может понять, что за таинствен­ ная незнакомка появилась где-то на бере­ гах далёкого Байкала и самозабвенно от­ далась библиотечной работе. Наконец, становится ясным, что молодая женщи­ на пожертвовала своим счастьем, своей любовью во имя сохранения другой, чуть было не разрушившейся из-за неё семьи. Всё это, быть может, и верно, благород­ но, возвышенно, гуманно, а поверить и увлечься героями рассказа не хочется. Дело в том, что они оказались у И. Дво­ рецкого слишком засахаренными, при­ думанными. Очень скоро в бухте Песчаной только что приехавшая Гараева стала «для всех своя»; певунья Светлана, несмотря ни на что, «всё равно миленькая»; некрасивый Николай Николаевич, директор клуба, «человек добрый и отзывчивый»; водолаз Кирилл Владимирович Ознобкин, винов­ ник благополучного исхода драмы, ко­ нечно же, человек «сильный и уравнове­ шенный», «упрямый и настойчивый». Рассказ^ кончается праздничной сценой— встречей нового года: «Впрочем, я не помню, что делала, что переполняло ме­ ня всю. Грянул вальс... «Включимся?»— спросил Кирилл Владимирович. Я поло­ жила ему руку на плечо, и мы закружи­ лись. Вальс длился бесконечно». Если в рассказе «Полноводье» собы­ тия развиваются естественно и трудно усомниться в их естественности1— так просты они, — то в этом рассказе остро­ та основной ситуации заслонила всё, и как бы ни старался писатель устроить судьбу своей героини (полюбила друго­ го), она интересует нас тем меньше, чем больше мы убеждаемся, что для Гарае­ вой это трудное испытание прошло поч­ ти бесследно. Создалось ощущение, что герои рассказа замечательны, даже пре­ восходны не сами по себе, а лишь в ка­ честве выполняющих роль благородных, положительных людей, несмотря на не­ которые их недостатки. Автор раскрасил, а не раскрыл нам их живые черты. Он явно переложил пряностей, стремясь во что бы то ни стало к благополучному концу. В рассказе главенствует авторский произвол, согласно которому героиня, опечаленная разрывом с любимым чело­ веком, вдруг заговорила, что ей «радост­ но от того, что так много людей вокпуг». И, хотя мы читаем её дневник, содержа­ щий в себе, как и в некоторых рассказах Н. Дементьева, немало метких деталей, уловить истинный характер этой тридца- тилетней женщины, понять существо её драмы не можем. Возникает сомнение: да и так ли глубока её драма, как пона­ чалу показалось? Поэтичность рассказа И. Дворецкого «Юлька» как раз в том, что всё в нём правдиво и естественно, отсутствует на­ рочитость, авторский произвол. Юлька нигде не фальшивит. Он при­ влекателен своим отчётливо складываю­ щимся характером мальчика наблюда­ тельного, открытого, с детской хитрецой и милой лукавинкой: «Ладно, не хотите объяснить—разберусь сам!» Его родите­ ли как-то не поладили, и Юлька рос без отца. Что бы мальчику не говорили, от­ чего папа не живёт вместе с ними, он уже понимал: «Враньё, что-то знают и не гог ворят». Индивидуальное и весьма харак­ терное в образе этого мальчугана возни­ кает в нашем представлении сразу же, как только заговорит он сам, или что- либо скажет о нём автор. «Ты любишь его. — сказала бабушка маме. Она хотела что-то добавить, но за- 1 1 =»