Сибирские огни, 1955, № 4

дёжно махнул рукой. На пулемёт с тоской смотрит. Чувствую — сказать хочет: «Всё равно, мол, мне. Со своими, с Гитлером — гибель. Собака он, обманул. А вы тоже не пощадите! Враги ведь мы. Зачем зря мучить­ ся? Стреляй, солдат!» Глаза у него это говорят. Что я мог ему ответить? Запутанная, думаю, у тебя жизнь, тёмная, как ночь. И нет у меня зла на этого человека, хоть и враг он. Ну что ты будешь делать? — Ты вот что,— говорю ему,— пойдём-ка в плен. Стрелять не буду. Это ты брось. К чему мне уничтожать тебя, когда ты... вон какой?.. А он слушает, по голосу должен понимать, что не угрожаю ему. Но на лбу его не расходятся морщины. Повернулся к селу, показывает рукой — «майн» говорит. Ласково потрогал яблоньку, погладил — тоже говорит — «майн». Растолковал, вздохнул тяжело, и опять я догадался, душой почувствовал слова его. Село это, дескать, моё, земля-то, вот этот кусок и яблонька — тоже мои, и хочу, значит, здесь умереть. Легче ведь на своей- то земле. Вот, думаю, до какого горя довёл людей гад Гитлер! И что-то хоро­ шее чувствую в этом человеке. Большой он, суровый на вид, а душевный. Подхожу к нему, встал рядом. — Умереть,— толкую ему,— ещё успеется. Смерть, она везде ненуж­ ная. Брось ты это, чудак человек. Слушает, головой кивает, а сам всё-таки в землю смотрит. Трудно ему поверить мне. Измучена у человека душа, на птицу похожа, перед ко­ торой дверь клетки открыли, а она жмётся в угол, боится свободы. И з а ­ хотелось мне, чтобы поверил он, понял. Сажусь я по-солдатски прямо на землю и говорю ему: — Садись! — рукой по траве хлопнул. Достаю кисет. — Кури! А он улыбнулся печально, взял бумагу, махорки насыпал, начал свёр­ тывать цыгарку. Прикуриваем, и, видно, горячо он хватил зелёного дымку, закаш лял ­ ся до слёз, остановиться не может. Очень уж мне это интересно показалось, не мог я удержаться и рас­ смеялся от всей души. А он взглянул на меня, слёзы у него на глазах, и тоже рассмеялся. Сидим мы рядом, смеёмся, и яблонька над нами зелё­ ными ветками трепещет, будто за хозяина радуется. И лицо его как-то ос­ ветилось от веселья: оттаяло, думаю, твоё заледенелое сердце от русской махорки! •—■ Г у т ?— спрашиваю. -— Г у т !— отвечает он.— Зэр гут. — Народ наш,— рассказываю ему,— на бессмысленную злость не способный. Так что ты не бойся плена. Слушает, потягивает махорку, до ногтей докурил. — Гут,— повторяет.— Карош!.. Поднялся я, говорю: — Ну, что же, пойдём? Посмотрел он мне в глаза, глубоко так, будто в самую душу посмот­ рел, и по-русски повторил: — Пойшли. Быстро встал, и смотрю, схватил свою винтовку. У меня аж сердце ёкнуло: «Да неужели он... такой же гад, как тот... в венгерском лесу? Неужели так ловко хитрил, подлюга?» — пронеслось у меня в голове.^Ру­ ки мои сами в автомат впились, тело напружинилось. «Что же произойдёт сейчас?» А он подошёл к большому камню да так треснул по нему винтовкои, что только щепки брызнули. Улыбнулся и повторил: — Пойшли.