Сибирские огни, 1955, № 4
за добычи, хотя её было вдоволь. Холмы, яр и равнина пестрели трупами татар и казаков, застывших в смертельной схватке. На высоком холме не развевался больше на шесте белый хвост — кучумово знамя. Опустел ханский шатёр, подле него остались лишь многочисленные перепутанные следы конских копыт да под осенним вет ром сиротливо покачивалась помятая горькая полынь. На береговых обрывах, на валах, во рвах и на засеках — везде в а лялись мёртвые. Изредка перекликались голоса: сотники с казаками обы скивали топкий берег и яр, подбирали покалеченных товарищей, относи ли в стан, а мёртвых — к братской могиле. Сняв шелом и прижав его к груди, Ермак, тяжело ступая, шёл по бранному полю. На душе леж ала скорбь, — среди великого множества вражьих трупов он узнавал своих недавних соратников. Склонив голову, он долго всматривался в бородатое посечённое лицо, в померкшие глаза рослого богатыря, зажавшего в руке тяжёлую секиру, которая посшиба ла немало татарских голов. — Храбрый и непомерной силы был казак Трофим Колесо! Вечная память тебе и другим нашим, положившим живот свой за великое дерза ние! — атаман низко поклонился телу донца. — Браты , с честью преда дим его земле. З а Ермаком склонили головы атаманы Иван Кольцо, Гроза, Пан и Матвей Мещеряк, сопровождавшие его в скорбном шествии. Всегда весёлый, разудалый и смешливый Иван Кольцо присмирел. С грустью он прошептал: — Эх, батька, каких сынов спородил Тихий Дон, и вот где они сло жили свои буйные неугомонные головушки! — На то пошли, Иванко, — тихо и убеждённо ответил Ермак. — Не купцы мы, не бояре и не приказные, чтобы умирать на перинах от хворо стей; казаку положена смерть в сече, в бранном поединке! Правда твоя, Иванушка, из многих сёл, из разных краёв сошлись мы на путь-дорожку. У каждого была своя матушка, ронявшая над колыбелью слёзы тревоги и радости. А сейчас, вот многих другов наших общее дело уложило в еди ную братскую могилу! Эх, милые, вы уже сделали своё. А нам... нам дале идти. Непременно! Неподалёку, под берёзкой, вырыта глубокая могила. Подле неё скла дывали казаки в ряд боевых братков. Со всего бранного поля снесли бе режно сто семь павших товарищей. Поп Савва разжигал кадило, синий дымок горючей смолки потянулся витками к хмурому небу. Подошли атаманы с обнажёнными головами и стали подле них. Началась па нихида. Савва, в холщовой рясе, с душевным волнением отпевал убиенных к а заков. Со многими из них он побывал и под Азовом, и в Астрахани, и в Сарайчике, пошумел и на Каспии, и на Волге-реке, а сейчас, вот они улеглись рядышком навсегда. Он каждого знал в лицо и помнил по имени. Дротнувшим голосом он возгласил им вечную память, и казаки ста ли укладывать тела в могилу. Скорбно опустив плечи, стоял перед ней Ермак, но не слёзы и отчаяние читались в его лице. Крепкий, коренастый, он как бы врос в землю. Сила и упорство угадывались в его взоре, в по вороте йоловы, в голосе. Твёрдо сказал он, кидая три горсти стылой зем ли в яму: —- Прощайте, други, навеки прощайте, но память о вас, богатыри- повольники, никогда не оскудеет. Своим подвигом вы возвеличили себя и Р у с ь ! Глядя на водружаемый над могилой деревянный крест, он воз высил голос и решительно продолжил: Всё на земле разрушится,
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2