Сибирские огни, 1955, № 2

— Маяковский в зале! Хотим Мая­ ковского! И сразу целый хор голосов, нестрой­ ный, но громкий и горячий: —Маяковский, на сцену! Маяковского хотим слушать! Маяковский! Маяков­ ский! На сцену! Сильный голос Маяковского сразу по­ крыл и прекратил шум. Поэт быстро по­ шёл по проходу на сцену и заговорил на ходу: — Товарищи! Я сейчас из камеры на­ родного судьи1 Судили убийцу... Он убил свою мать... Не знаю, находились ли в аудитории юристы, но и нам, неискушённым в во­ просах юриспруденции, это заявление показалось странным. Разве в камере народного судьи судят убийц? Кажется, не в камере судят за такое страшное преступление, как убийство человека? В рядах началось смущённое перешёп­ тывание. Но Маяковский стоял уже на сцене, высокий, видный всем даже в са­ мом последнем ряду, и продолжал: — Судили убийцу родной матери. В своё оправдание он сказал: «Да, я убил собственную мать. Но мамаша-то моя была ужасная дрянь... Она была — современная русская поэзия...» В зале раздался облегчённый смешок. Но, пресекая и легкомысленный этот смех, и враждебные выкрики, и одобри­ тельный дружеский гул, поэт грозно и веско заговорил о страшном грехе со­ временной русской поэзии, о том, что она не смеет, не должна и не может быть аполитичной. Разумеется, теперь я не могу дословно, с буквальной точ­ ностью восстановить в памяти всю речь Маяковского. Память сердца сохранила из неё лишь то, что было близко и до­ рого нам, современникам страшных и прекрасных дней эпохи военного комму­ низма. В заключение своей речи Влади­ мир Маяковский читал стихи. Поздней ночью, возвращаясь в своё холодное убежище Гензеля, с его «бла­ городными вдовами и сиротами», мы хо­ ром декламировали: «...Кто там шагает правой? Левой! Лево-ой! Левой!» И не показался нам длинным обрат­ ный «пеший» путь с Лубянки на Уса­ чёвку. Мь; устали и были голодны, но чувствовали себя счастливыми, сытыми, прекрасно одетыми, богатыми. II После памятного вечера в Политехни­ ческом музее прошло лет пять. Снова — Москва, но другая. Нарядная, обильная, даже более дружелюбная ко мне лично, и всё же в чём-то не совсем родная. Москва эпохи нэпа. И я не та: очень благополучная, очень успокоенная, не­ редко самодовольная. Меня уже причис­ лили к Союзу профессиональных лите­ раторов. Мир творческих дерзаний, ещё так недавно очень высокий и казавший­ ся совершенно недоступным, был теперь мной как-то обывательски обжит и по­ рой казался маленьким домашним мир­ ком. Я уже не холодею от восторга, читая и слыша прекрасные стихи. Сердечный жар нередко охлаждается профессио­ нальным желанием — самой так напи­ сать, самой ещё лучше написать. Я уже не жаждала личной встречи с Маяковским, а боялась её. Ведь к чему применяли следующий старинный слу­ чай или анекдот. Один поэт большого творческого диапазона встретился с ма­ лосильным стихотворцем, но мнящим о себе высоко. Большой сказал: «Да, трудно быть поэтом». Маленький убеж­ дённо подтвердил: «Да, очень, очень тп'щно». — «А вам откуда это извест­ но?» — спросил большой. А ну, как при нашей личной встрече произойдёт подобный разговор? Маяков­ ский скажет: «Да, художественная лите­ ратура... Но вы здесь при чём?» Встреча была совершенно случайной, в редакции «Известий», в кабинете ре­ дактора. «Все врут календари!» Маяков­ ский в разговоре со мной был друже­ любен, товарищески прост и человече­ ски внимателен. О моём творчестве он сказал: — «Мне понравился ваш рассказ «Правонарушители». Больше я ничего вашего не читал, это — хороший рас­ сказ». Мы заговорили о литературных ко­ мандировках, за получением которых мы оба пришли в редакцию. Владимир Вла­ димирович давал мне товарищеские со­ веты о том, как необходимо в таких ко­ мандировках иметь свой творческий ба­ гаж в хорошо организованном виде для целесообразного использования. Пожимая мне руку на прощание, Мая­ ковский улыбнулся. Улыбка у него была особенная, закрытая. Зубы не сверкали, но всё лицо, сумрачное по отдельным своим чертам, становилось светлым. Пол­ ная горячей благодарности к большому, не подчеркнувшему этого своего пре­ имущества перед меньшим, я начала: — Знаете, Владимир Владимирович... — Знаю, — перебил он меня с той же улыбкой, — я вам понравился. Вы мне — тоже. До свидания! Простая снисходительная шутка, но было в голосе сказавшего эти шутливые слова то внутреннее душевное тепло, за которое согретые им люди становились преданными друзьями Маяковского до конца своих дней. И я в тот день забы­ ла свои «единоличные» расчёты. Суще­ ствовало одно большое целое — совет­ ская художественная литература. Созда­ ют её большие люди. Один из них — Владимир Маяковский. Какое счастье жить и работать с ним вместе!