Сибирские огни, 1955, № 1
Выслушав этот страшный рассказ, Шаров опустил голову. — А мне никто не написал ни слова... — проронил он мысли вслух, встал и пошёл домой. Татьяна Алексеевна с одного взгляда поняла, что он узнал всё, по дошла к нему: — Уедем отсюда... Уедем! Пока шла война, она всё выносила: чувствовала — помогает ему и всем фронтовикам. Вставала, как говорят здесь, с первыми петухами, возвращалась в потёмках. У неё болели суставы, руки стали чёрными, шершавыми, на пальцах трещины — цыпки. Но она не вздыхала, не жа ловалась на судьбу: знала — ему на фронте труднее. А как тяжело ей было одной переживать потерю дочери! Десятки раз начинала писать ему и рвала недописанные письма... Работала, пока не сваливалась с ног. Никто не видел у неё ни слезинки. Теперь неуёмные слёзы текли по' лицу... — Ты пойми, — говорила она, прижимая к груди окрещённые ру ки, — мне снятся угли, обгоревшие, косточки... Ведь это же... — Она за хлебнулась слезами. Он бережно подхватил жену, усадил себе на колени и обнял. — Я понимаю, Танюша. Понимаю. Мне ведь тоже горько: удар ещё совсем свежий. Подумать страшно!.. Но ты же знаешь... Я не могу... Они разговаривали долго и в этот раз и в следующие дни. Месяца через полтора из села уехала ленинградка, заведывавшая библиотекой, и председатель сельсовета стал просить Татьяну Алексеев ну вернуться на прежнюю работу. Уговаривали её вдвоём, и она, вздох нув, ответила: — Попробую... Только я не уверена, что теперь у меня что-нибудь получится... ...Орлик бежал не спеша. Сани слегка покачивались на выбоинах. В полях, отдыхающих под снегом, стояла чуткая ночная тишина. В та кую пору ничто! не мешало думам. Шаров не трогал вожжей, не торопил коня. Но Орлик неожиданно заржал и рванулся вперёд полной рысью. Приподнявшись, Павел Про хорович глянул туда. Далеко в низине виднелись яркие цепочки электри ческих огней, и на душе стало теплее. Донеслись звуки музыки. Они летели из мощного репродуктора, укреплённого на берёзе возле правления колхоза. Послышались слова старой проголосной песни. В ней чувствовалась необъятная ширь родной земли: Эх, вы, степи, мои степи, Степи да сибирские, Широки вы, неоглядные. Как во тех степях Да шумел ковыль.., «Шумел на всю Сибирь, — мысленно уточнил Шаров. — Теперь приутих, островками остался. А скоро всюду зашумят хлеба». Орлик промчался по переулку и, ворвавшись в ярко освещённую улицу, повернул к конному двору. 6 / Вот и квартира — старый, приземистый дом, полузасыпанный сне гом. Между частых переплётов оконных рам стёкла походили на льдин ки, едва заметные в полумраке. Освещены только кухонные окна. Ясно, жена — в библиотеке. У неё, наверно, громкая читка для пожилых.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2