Сибирские огни, 1955, № 1

два комка упали на пол. Мать ворчала на него, неловкого медведя. Он, окончательно смутившись, поднялся на полати и оттуда посматривал на девушку, ужинавшую в кути. Неужели и она замыслит побег? Мать обра­ дуется прибытку, скажет: «Добывай, Трофимушка, копейку». Ей нет за­ боты о том, что девушку могут словить и угнать куда-нибудь к чертям, в непролазную тайгу, в страшную Туруханку... Нет, он не повезёт её. Коше­ ву изрубит, хомуты изрежет, чтобы не во что было коней запрячь. А сосе­ дям скажет: «Не ищите беды. Девку, что кошку, возить тяжело,—кони за­ палятся»... И никто не посмеет увезти её из-под надзора, не соблазнится деньгами... Под потолком дымила висячая керосиновая лампа, но Трофиму ка­ залось, что сияло летнее солнышко. Впервые было так светло в доме и так хорошо на душе. Поднадзорная тосковала по родному городу, по Волге-реке, на бере­ гах которой прошло её детство; в тихие неморозные вечера выходила на обрыв и, глядя в степь, запевала песню. Пела она так, что сердце сжима­ лось от боли. В те минуты он был готов на всё: не только запрячь для неё лошадей, а просто подхватить её на руки и нести далеко-далеко, до тех мест, где «сияет солнце свободы», как говорили ссыльные. А где оно, это солнце — Трофим не знал. Изредка ей удавалось раздобыть книгу, и она с жадностью прочитыва­ ла её. Более всего она скучала по работе, но не могла найти, чем бы ей заняться. Просила разрешить учительствовать — пришёл отказ. Чтобы скоротать зимние вечера, разговаривала о цветах и плодовых садах, кото­ рые любила больше всего. Ей, после окончания гимназии, и учиться-то хо­ телось не на Высших женских курсах, где она провела одну зиму, а в Петровке — в Петровско-Разумовской земледельческой и лесной акаде­ мии, прославившейся (до её разгрома и превращения в институт) — «крамольным духом» профессоров и студентов. Однако женщинам туда, так же, как и в университеты, попрежнему доступ был закрыт. Вот это-то и пробудило в сердце Веры Фёдоровны гнев против всех устоев деспоти­ ческой монархии, тот священный гнев, который позднее привёл её сначала на собрания одного из кружков за Нарвской заставой, а затем в тайную типографию, где её, вместе с другими, схватили жандармы. Во время долгих вечерних разговоров в доме Дорогиных Вера Фёдо­ ровна многие, знакомые всем, травы и деревья называла по-латыни. Это у неё давно вошло в привычку. Трофим попросил записывать мудрёные на­ звания в тетрадку. Постепенно он выучил латинский алфавит. Ему нрави­ лось, что вместо слова берёза он может написать Betula verrucosa, как пишут учёные люди во всех государствах. Мать заметила, что её Трофимка перестал ходить на игрища и ве­ чёрки, перестал петь частушки, а со слов Веры Фёдоровны заучивал длин­ ные песни то про какого-то Исакия с золотой головой, то про Степана Ра­ зина, то про звонкие цепи колодников, взметающих дорожную пыль. Мать вздыхала, но, зная упрямый нрав старшего сына, не осмеливалась ни бра­ нить, ни отговаривать, только по ночам дольше обычного, стояла перед иконами. Вечерами она всё чаще и чаще заговаривала о побегах ссыль­ ных (даже с острова Сахалина бегут каторжные!), но постоялка не под­ держивала разговора, и Трофим радовался: «Однако, будет жить сколь записано ей?.. Может, к земле да сол­ нышку здешнему сердцем привыкнет... Останется тут...» Весной Вера Фёдоровна помогала матери сажать в огороде лук, се­ ять свёклу и морковь, выращивать капустную рассаду, а летом стала ез­ дить в поле и вскоре научилась жать хлеб серпом. —- Чудная! — говорили о ней в селе.