Сибирские огни, 1955, № 1

— Да, издалёка я. С востока. — Большая у тебя беда? От этих слов, теплом согретых. Измученная от невзгод Душа оттаяла, как летом В распадках тает поздний лёд. Почувствовав в тунгусе брата, Стыдясь, бродяга спрятал нож... — Пойдём со мною. Без ружья ты В тайге, однако, пропадёшь. Тропой, сквозь заросли малины, Направились, минуя гарь. Бродяга беглый с Сахалина, Тунгус из рода Хукочар. И ветви лиственниц мохнатых Мелькали мимо, то и знай. Пахнуло дымом горьковатым, Послышался собачий лай. Их стойбище встречало шумом... Но с чувством смешанным тоски И радости глядел угрюмо Пришелец, погружённый в думу, На ряд остроконечных чумов, Раскинувшихся вдоль реки. Старик-тунгус навстречу вышел. Снял молча шапку перед ним. Потом сказал, чтоб каждый слышал: — Будь нашим братом дорогим! Бродяга оробел сначала, А тот опять: — Войди, Иван! Вот так в тайге его встречало Гостеприимство северян. ...Когда осенние туманы Окутали вершины гор, Тунгусы где-то для Ивана Нашли заржавленный топор. Он ласково по топорищу Ладонью жёсткою провёл: «Пора подумать о жилище, Здесь, говорят, мороз-то зол!» В своей рязанской деревеньке. Бывало, плотничал с утра... Топор... Уже давно-давненько Не брал он в руки топора1 И наточив его любовно, Он спозаранку, в тихий час, В тайгу заторопился, словно На праздник светлый торопясь. Казалось, вздрогнули и кручи, Когда в тайге, в тиши утра. Раздался резкий и могучий Удар звенящий топора. Перед пришельцем с Сахалина, Заполнив постепенно лог, Седые кедры-исполины Склоняли гордые вершины И, ухнув, падали у ног. 5 В ту зиму много было белки... В начале марта, как назло, К ним в стойбище приехал мелкий Купчишка кежемский — Грызлов. За худобу, за вид тщедушный. По всей тайге, во всех местах Ему народ единодушно Дал кличку меткую: «глиста». Привыкнув к хитрому разбою. Сюда, по скованной реке, Приехал, спирт привёз с собою, Настоенный на табаке. И всех тунгусов друг за дружкой Споил, проклятый... Ведь любой Такого пойла хватит кружку — И с ног немедленно долой! Тут время самое для сделок!.. Задаром — рухляди мешки: Коробка чая —- связка белок, А десять связок — пуд муки. Угрюмо, чувствуя усталость, В своей избе сидел Иван. А сердце кровью обливалось На хитрость глядя, на обман. Потом, армяк накинув рваный. Он вышел, бросился в пургу. Переступая через пьяных Тунгусов, спавших на снегу. Шагнул стремительно в палатку, Где в груде беличьих мехов Сидел, позёвывая сладко, С тунгусской девушкой Грызлов. Она, закрыв лицо руками, Раскачивалась, чуть дыша, Не в силах выдать и слезами, Как плачет вся её душа. Завидя рослого детину, Купец схватился за топор... Сказал бродяга с Сахалина: — Сейчас же им верни пушнину Иль рассчитайся честно, вор! — Да ты... Удар наотмашь смелый — И не успел тунгусник встать, Как лёг ничком на груды белок... Лицо Ивана побелело. Он прошептал: — И впрямь глиста! И сразу став как будто выше, В порыве гнева, сам не свой, Толчком ноги он днище вышиб Из бочки с жёлтою бурдой. — Идём! И девушка-тунгуска Пошла за ним в густую тьму, Пошла с надеждою за русским, Припав доверчиво к нему. В её глазах большое горе Прочёл и понял он без слов...