Сибирские огни, 1954, № 6

с войсками, которые в свою очередь сами поднимут знамя восстания. Или, что снято будет военное положение и, хотя с горечью проигранной первой схватки, но можно будет вернуться к обычной жизни. Однако стало известно, что и Красноярск продержался немногим больше, чем Шиверск. Правда, держится ещё Чита, но до Читы далеко. А эшелоны из Маньчжурии вступают на Сибирскую железную дорогу попрежнему слабо зажжённые революционным огнём. Видимо, харбинские товарищи не сумели поработать с ними как следует — армию выиграло самодер­ жавие. И не отменяется военное положение в городе и, значит, из всех свобод существует только одна: свобода арестов. Теперь надвинулась новая угроза: расстрелы без суда и следствия. Связи с соседними комитетами оборвались. — Решать, товарищи, что делать, нам нужно немедленно, — сказал Лебедев, загораживая со стороны окна коптилку шапкой, — пока не по­ явился здесь Меллер-Закомельский. Тогда всё станет ещё сложнее. —■А я так думаю, Егор Иванович: это — конец, — угрюмо про­ говорил Лавутин, не отрывая глаз от красного огонька коптилки, — конец такой, как был у Пугачёва, у Степана Разина, у декабристов. Потом снова кто-то начнёт, а мы уже кончили. Попробовали. Сил недо­ стало. Ну, что же, надо понимать. Чего себя весёлыми снами тешить? — Так ты что же, Гордей Ильич, от революции отрекаешься? — спросил его Лебедев и тронул за руку жестом: «Подумай, опомнись,. Гордей Ильич!» — Нет, не отказываюсь, я, Егор Иванович, — так же пристально глядя на огонёк, ответил Лавутин, — будут казнить меня, и то крикну я:- «Да здравствует революция!» А драться сейчас больше я не могу. Поче­ му? Потому что вот она, сила, большая у меня, — о« проподнял свою огромную ладонь, -—- а эту печку всё одно мне не сдвинуть. Повоевали мы честно, Егор Иванович, противу полка солдат, а победили не мы. Даже разбей тогда мы этот полк — новых два против нас двинули бы. Чего же тут? А у меня, Егор Иванович, в семье жена и шестеро ребят. Давно уже бог знает, как мы жили, а теперь им стало есть вовсе нечего. Тогда заговорил Мезенцев, оправляя, одёргивая рубашку по сол­ датской своей привычке. Пал духом, Гордей Ильич. Нехорошо! Я вот в Маньчжурии вое­ вал, и часто бывало: вроде совсем засыпали тебя пулями и бомбами закидали, ан нет — жив, и снова воюешь. Разгромили нас, верно. А не побеждённые мы. И кричать «Да здравствует революция!» надо нам не когда на казнь нас поведут, а пойти сейчас и страху и смерти навстре­ чу. так, как, видел я, друг мой Паша Бурмакин — один встал на бруст­ вер и против сотни японцев пошёл. За честь своей родной земли. А мы пойдём за наше святое, рабочее дело. Прятаться здесь? Не верю я. Всё одно помаленьку нас выловят. А погибать —• так не бесчестно, не на ви­ селице. И хотя семья у меня не такая, как у Гордея Ильича, а поменее, но сердце за них у меня тоже болит, — голос Мезенцева дрогнул: — И я так считаю: нисколько не медля, сейчас нам выйти на линию, Савву Трубачёва прихватить, ещё человек пять, и рельсы у мостика над Уват- чиком нам развинтить, спустить под откос Меллера-Закомельского. Коли и погибнем потом, так не зря. А дух у всех остальных это подымет. Нет, Ваня, погибнем зря, — покачал головой Лебедев, — так просто спустить под откос поезд Меллера-Закомельского нам не удаст­ ся. Едет он, конечно, с большими предосторожностями. А толк ли в том, чтобы лишь красиво погибнуть, как Нечаев всегда доказывал? • Тут нас всех переловят, ясно, — выговорил Терёшин, простужен­ но кашляя. Ой, грудь как больно... Батюшки!.. Лица-то наши здесь, каждому знакомые. Кто нас не видел, не знает, пока были в городе дни