Сибирские огни, 1954, № 6

Бориса сюда. Он тряс коробком спичек, выискивая головку потолще, что­ бы сверкнула ярче, чиркал с шиком, наотмашь, как делал это Арефий. Потом сам поджигал тонкие смолистые щепки и вместе с Ленкой, напол­ нив воздухом щёки, дул в шумно разрастающееся пламя. А Клавдея по­ званивала медным, начищенным до золотого блеска чайником и ставила его на прогоревший верх печи. Дарья успела замесить пресное тесто, раскатывала его на тонкие сочни, Ленка их подсушит у печки, а Борис будет сам крошить длинным, острым ножом лапшу. Таких острых ножей дома нет, и крошить лапшу дома никогда не дают, и сама лапша там невкусная, обязательно с курицей, а здесь с грибами. И постепенно Борис забыл обо всём: и об отце, избившем его не­ справедливо, и о тягостном чувстве, которое связывало его здесь до прихода Клавдеи и Дарьи, и об угловатых, худых плечах дяди Пор­ фирия, неподвижно лежащего на кровати лицом к стене. Он резался с Ленкой в дурачка, вытаскивал из печки пылающие синим огнём угли, набивал ими утюг с широкой трубой, как у граммофона, и гладил при­ несённые бабушкой Клавдеей с улицы, пахнущие свежим морозцем, какие-то тётины Лизины вещи. А бабушка Клавдея смеялась, хвалила и приговаривала: — Женихом вырастешь, любая невеста за тебя не пойдёт — побе­ жит. Вот, вот, работы никакой не гнушайся. Работа всякая хороша, — а сама всё заглядывала в окошко: — Вроде бы и Лизаньке пора подой­ ти. Погостись, Бориска, ещё. Если не придёт Лизанька, а темень ста­ нет — я провожу. — Ну! Я и сам ничего не боюсь. Ему не хотелось уходить. Пусть придёт тётя Лиза и его потом про­ водит до дому. Бабушка Клавдея дорогой всегда рассказывает интерес­ ное, но тётя Лиза рассказывает ещё интереснее. Только вот где же она? Почему её так долго нет? Борис спросил об этом Клавдею. Та подумала немного, глянула на Порфирия, на Дарью, уклончиво ответила: — Д а по рабочим делам она ходит... по всяким. Как тебе объяснить... Но объяснять не стала и взялась рассказывать совсем о другом — Ходила я ноне в лес, к самым горам. Вижу, стоит комлистая лиственница, да такой высоты, что макушкой своей будто в самое небо упёрлась, тучи плывут, цепляются за неё. В эту самую листвень когда-то молния упала. По всей длине борозду в коре огнём пропахала, а рас­ колоть не расколола всё-таки. Растёт, цветёт, живая. Осень. Хвоя обле­ тела, лежит на земле мягкая. Как первый снежок! Иду я, Бориска, мимо этой листени, вижу, внизу у неё, в самом краю грозовой борозды-то, над корнями, словно бы пещерка в дереве выгорела. Такая, что зайцу спрятаться. С потолка этой пещерки не то чтобы капает, а верней, тугой ниточкой тянется вроде как сок густой. Наплывает сосулькой. Лет за двадцать или за тридцать, может, сосулька такая натекла и закрепла, сделалась, как стеклянная. Ударь в неё — и на куски развалится. А в рот положи — конфета, леденец. И кислит, и сластит. Вот, получай гостинец. Положила на полку с осени, и забыла. Бабушка, так это же канифоль, только чёрная, — сказал Борис, недоверчиво оглядывая тёмный сплав. Канифоль знаю, миленький. Та горькая, а эта вкусненькая. По-нашему эту штуку «сосёлкой» зовут. Ты попробуй. Эх, беда, хорошо! И Борис с удовольствием принялся сосать таёжные «леденцы». Клавдея между тем вынула из сундука большой лоскут яркой красной материи, и вместе с Дарьей они взялись вышивать его с разных концов. Шили жёлтыми, словно золотыми, нитками. Мальчик спросил Клавдею: — Бабушка, а это что такое?