Сибирские огни, 1954, № 6

ским рейнвейном, пообещал и от себя послать государю телеграмму, упомянув, как бы между прочим, что его ходатайство будет, безусловно, весомее телеграммы Линевича. Павел хмуро слушал, что говорит унтерам Константинов. Да, он, русский солдат Павел Бурмакин, честно повоевал за родину. Ни один «Георгий» не повешен на грудь ему зря. Кровью и отчаянной смелостью все они достались ему. Он бы и ещё ходил и ходил в сражения с врагами, если бы война не окончилась. А, может, и погиб бы. За родину жизнь свою разве жалеют? А теперь ему, кавалеру четырёх «Георгиев», надо идти брать из дому какого-то рабочего, которого ему укажет жандарм, и вести на расстрел. А дома будут хватать отца за рукав ребятишки и плакать, кричать: «Тятя, куда тебя повели?» Да, рабочие, конечно, и его враги, если они — враги отечества, как сейчас говорит Константинов, как повто­ ряют изо дня в день офицеры, но всё же тяжело расстреливать русского человека, когда он стоит перед тобой безоружный и смотрит тебе прямо в глаза. Павел крепко сжал челюсти: а приказ есть приказ. Подбежал поручик Литовского полка князь Гагарин, вслух, при сол­ датах, объявил Константинову: «Барон приказал исполнять за мастер­ скими, там, где колёсные скаты и ржавые паровозы. Каждой команде самостоятельно. Унтерам об исполнении докладывать капитану Скалону». Всё было наполнено какой-то стыдливой, нервной спешкой, офицеры говорили обиняками, не произнося слов «смерть» или «расстрел». И Пав­ лу это было особенно противно: на войне так глаз не опускали, шли на дело с поднятым гордо лицом. И ещё тягостнее Павлу было оттого, что вызвали его неожиданно, сразу поставили в строй, а потом дали команду из пяти человек да шпика-жандарма. Он даже с Устей словом не успел перемолвиться, совета спросить. Как он наутро ей станет рассказывать про свой тяжёлый солдатский долг? Князь Гагарин ещё о чём-то пошептался с Константиновым и совсем не по-военному, не скомандовал, а махнул перчаткой: «Шагайте». И груп - . пы солдат во главе с унтерами и шпиками побрели по хрусткому снегу в разные стороны, в темень пустырей и глухих переулков. Рядом с Павлом вышагивал шпик-жандарм и хрипло заговаривал о его «Георгиях», как-де, непостижимо свершить одному столь много славных подвигов. Павел молчал. Его раздражала лисья угодливость этого незнакомого человека. Чего он так стелется? Павел любил во всём суровую простоту. Куда и как они шли, Павел не запоминал. Переступали через широ­ кую сеть рельсов, цепляясь ногами за стрелки, присыпанные снегом на запасных путях, потом обогнули вокзал и пошли по узкому, стиснутому заборами и глубокими ‘сугробами переулку. Жандарм вздохнул: «Ах, лучше бы пойти нам улицей». Павлу было безразлично. Он так давно не видел Шиверска, что всё равно в нём ничего не узнавал ни улиц, ни домов, стоящих без единого лучика света. Наконец, они куда-то пришли. Аккуратненький домик с резными на­ личниками, ровный тесовый забор и прибитая к столбу, должно быть с лета ещё, ребячья игрушка — ветряная мельница. Жандарм осторожно потрогал щеколду, нет, калитка заложена на клин. Он сделал немой знак солдату, тот подставил спину, и шпик легко перемахнул через забор. Калитка открылась. Во дворе порядок, всё подметено, и горками, обочь дорожки, ведущей к крыльцу, ссыпан снег. Хозяйские, заботливые всё это делали руки. Крыльцо без сеней, только с навесом на белых строганых столбиках. Кадушки, вёдра, коромысло — всё какое-то особенно чистое. Ночью не видно, но такую чистоту чувствуешь даже в едва уловимом запахе 7. «Сибирские огни» № 6.