Сибирские огни, 1954, № 5

Зачем сегодня рассказывать о том, что не было весёлым и, во всяком слу­ чае, прошло? Когда я стану старушкой и когда я переживу все царские тюрьмы и централы — я буду сидеть и рассказывать внукам о них. Конеч­ но, если мне суждено стать бабушкой, — Анюта оперлась обеими руками о стол и встала: — Очень прошу: сегодня будем только веселиться! Она отошла в угол комнаты, где стоял маленький, обитый плюшем диван, и потребовала: — Алёша, пожалуйста, принеси граммофон, мне не хочется уходить отсюда в большую комнату. Там холодно и неуютно. Ольга Петровна, я не очень превышаю свои права именинницы? Только теперь Алексей Антонович разглядел, что Анюта одета в какое- то странное, совсем не идущее к ней платье: пёстрый, бесвкусный ситчик,, сплошные складки и оборки, нашивки из шёлковых лент, бесчисленное количество перламутровых пуговиц, а на ногах — юфтовые, на высоких каблуках и с высокой шнуровкой, ботинки. Если бы не лицо Анюты, такое умное, сосредоточенное, с её живыми и в то же время серьёзными глазами, ни дать ни взять — модница из пронафталиненной мещанской семьи. — Откуда у тебя такое ужасное платье? — невольно спросил Алек­ сей Антонович. Он несколько повеселел, когда Анюта упомянула о внуках. Эти её слова Алексею Антоновичу показались сказанными со значением. — Иркутские товарищи подарили. А чем же не платье? Очень хоро­ шее платье. И главное, как раз к новому паспорту. Алексей Антонович теперь уже знал, что это значит: у Анюты поте­ ряется прежнее имя, для всех она станет кем-то другим. Он принёс граммофон с огромным, похожим на тюльпан, бледнорозо­ вым рупором и сверкающей никелем мембраной. Потом сходил за пла­ стинками. Их было очень много, целая стопа. Алексей Антонович взял верхнюю, не глядя на этикетку, положил её на оклеенный зелёным барха­ том диск, сменил в мембране иголку, завёл пружину. — Вяльцева? — с первых же звуков голоса певицы узнала Анюта. — Бога ради, Алёша, сними скорее! Ненавижу цыганщину. У меня сердце не разбитое. Поставь что-нибудь народное, широкое, с баском. — Ну, вот, тогда разве это? — неуверенно сказал Алексей Антоно­ вич, перебрав едва не половину стопы. Он заменил пластинку, тронул пальцами диск, приводя его в движе­ ние, и опустил мембрану. В рупоре граммофона затрещало, защёлкало — пластинка у кромки была поцарапана, — а потом свежий, чистый бас, раз­ махнувшись по-русски: «Э-э-э-х!»— и дальше чеканя слова медленно, по слогам, начал: Э-эх, лёд тре-щит и во-да пле-щет... Заулыбался где-то там, в рупоре, словно по секрету сообщая. А кум ку-ме суда-ка та-щит. Весело и озорно, не тая своей радости, выкрикнул: «Эх, кумушка, ты голубушка! И зачастил просительно, любовно-ласково: Свари, кума, судака, Чтобы юшка была. И юшечка, и петрушечка»... Замер, замер в нетерпеливом ожидании и, не сдержавшись, напрямик ахнул: «Да пожалей же ты меня, кума-душечка!»