Сибирские огни, 1954, № 5

— Как? Ведь он же Лизавете родной! Её кровинка... — Убитые не воскресают. А по документам родного сына у неё нет в живых. Для чего же тогда Борису менять одних неродных родителей на других неродных? — Мы придём к вам вместе с женой, и тогда она расскажет, какое горе сейчас ей гложет сердце. — А я её не приму, Коронотов. С тобой я говорю, как с мужчиной,— он подчеркнул,—•с чужим для Бориса мужчиной. Я вовсе не хочу видеть, как будет плакать женщина. — А если она восемь лет плакала? Остановите хотя теперь её слёзы. Вы сказали: я чужой для мальчишки мужчина. Верно, чужой. А я возьму его к себе, возьму потому, что матери видеть сына своего и не держать его подле себя никак невозможно. Я не знаю, как там получится по бумагам,— Порфирий сорвался с места, стал против Ивана Максимовича,— я знаю одно: любовь матери, что не так — всё исправит... — Исправит? — уже не скрывая насмешки, спросил Василёв,— А что же она для Бориса исправит? Условия жизни? Исправит ему сытую жизнь на голодную? Любовь матери! А будет ли тогда у сына любовь к матери? Да ещё к такой... — Вы... не шельмуйте... жену мою, Иван Максимович,— глотая горь­ кую слюну, прерывисто выговорил Порфирий.— Вы сначала поймите её. — Да что же тут понимать? — Василёв пожал плечами.— Пожалуй, попозже я скажу и это. А ты, Коронотов, уже сейчас вот что пойми. От Бориса я отказываться не стану. Ко всему, что я тебе говорил, прибавлю ещё одно: для меня лично это был бы невероятный скандал, меня бы даже куры засмеяли! Восемь лет быть в няньках у чужого ребёнка! И, вдоба­ вок... чьего же?! — Мы не люди, выходит? — всё глуше становился голос Порфирия. Кровь стучала у него в висках.— Нам как придётся, вас бы не засмеяли. А что у матери сердце всё изболелось, вам это в землю втоптать. И мы са­ ми — грязь, по-вашему! — Сердце, сердце... Ну, что ты, Коронотов, затвердил одно? Не всё только сердцем решают. И ты неправильно понял меня,— нетерпение уже открыто сквозило в словах Василёва,— втаптывать в землю я ничего не хочу. Но прошлое твоей жены, извини, всё-таки таково, что способно запач­ кать любого. Я не могу впутывать своё имя ни в какие истории, связанные с нею. Словом, Коронотов, нам необходимо закончить этот неприятный разговор и, повторяю ещё раз, закончить так, чтобы он больше никогда не возобновлялся. Ибо всё это очень похоже на шантаж с вашей сторо­ ны. Итак, сколько? — Чего — сколько? На какой шантаж? Я не понимаю, чего вы гово­ рите,— В словах Василёва Порфирий почуял что-то страшно мерзкое, гад­ кое, от чего сразу холодом стянуло щёки. Что это такое: шантаж? Он ни­ когда не слыхал, но уже смутно угадывал значение этого слова. — Не понимаешь? Хорошо. Шантаж — это, когда вымогают деньги. И я тебя спрашиваю напрямик, сколько ты хочешь, или жена твоя хочет с меня получить, чтобы разговор о Борисе больше никогда не возобнов­ лялся и чтобы мальчик никогда не знал, что мне его подкинула какая-то..? Огненные круги поплыли перед глазами Порфирия, уши заложило, как ватой. Что ещё говорил Василёв, он не слышал, стоял оглушённый и даже не мог поднять руки, чтобы ударить купца кулаком в лицо... А Иван Максимович между тем говорил: — Я не боюсь вашего шантажа и пресечь его могу надёжно и быстро. Но я не хочу прибегать к этому. Я верю, что твоя жена,^кто бы она ни была, действительно мать Бориса, и ради ребёнка я не обойдусь с нею ре- шительно и круто. Я согласен выплатить вам определённую сумму, чтобы