Сибирские огни, 1954, № 5

бастуют, путь-дорогу для новой крови рабочей, для новой гибели расчи­ щать. Пусть не только.у вас по пятку голодных ребят ползает, пусть и ещё такое же горе на другие семьи опустится. Пугнул нас жандарм зыком сво­ им, и мы побежали. Вот какие мы, бабы, нашим мужчинам помощницы! Она говорила, не давая себе передышки, взволнованно, горячо, и чув­ ствовала, как плотнее вокруг неё становится кольцо женщин, как сталки­ ваются с глухим звоном лопаты и мотыги, которые они несут на плечах. — ...Без денег, без хлеба тяжело нам, бабы, а куда ведь тяжелыне знать, что новую кровь рабочую мы царю проливать помогаем. Никто ему сегодня помогать не хочет, только мы одни. Вот мы какие! Вы не слушай­ те, что я вам говорю, я ведь горя-заботы не знала, муж работает, и сама я бездетная. Есть сын у меня, а мне даже поглядеть на него не дают — раз­ рывайся, сердце, на части! Это лучше, бабы, лучше, чем глядеть на пяте­ рых. Вы над своими и посмеётесь, и поплачете, а мне одно: только плакать. Это легче, бабы. Ведь сердце у матери — камень. За пять лет в тюрьме я забыла, смеются как. Хороша тюрьма, централ, холодная одиночка, хоть опять в неё возвращайся, прямо дом родной. И жандармы вон как любят меня, вон как уважают. Сам ротмистр сказал: «Молодец, Коронотова! Иди, работай, предавай своих братьев». А вы меня, бабы, не слушайте, ничего, что я говорю, не слушайте. Кого слушать? Я ведь не за воровство— за листовки в тюрьме сидела. Каторжница я политическая! Вот только клейма мне ещё на лоб не поставили. Бабы! Чтобы и с вами такого, как со мной, не случилось, чтобы и вам в тюрьму, в централ, никому не попасть— предавайте! Вот зайдём за семафор, — лопаты в руки, а сами петь зачнём: «Боже, царя храни! Боже, братьев наших убей!..» Стоном отозвались на это женщины. — Лизавета!— хрипло выкрикнула ближняя к ней, та, которая ко­ рила её за бездетность.— Замолчи, Лизавета! Души наши ты не трави. И все вперебой закричали: — Мы не бесчувственные... — Предателями не обзывай нас... — Нужда-горе гонит... А чей-то голос звонко спросил: — Коли так говоришь, зачем же ты нас сама повела? — А затем повела, бабы...—и серые глаза Лизы заблестели радостью. Она быстро повернулась на голос. — Затем повела, что теперь мы далеко ушли от жандармов — этот один не в счёт, что позади тащится, — и теперь нам разойтись по домам легко. И, через занесённые снегом пустыри, утопая выше колена в сугробах, побрели женщины в разные стороны. Жандарм остолбенел, увидев, как неожиданно рассыпалась толпа их по снежному полю. — Куда? — закричал он. И понял, что голос его до женщин не доносится, а если и доносится, так всё равно они не послушаются его. Он метнулся вправо, влево. За кем бежать? А-ах, изловить бы хотя одну! Да нет, не догонишь по эким сугро­ бам. Он вытащил револьвер, потряс им в воздухе: — Стой! Стрелять буду! — но не выстрелил. Приказа такого не было. А женщины расходились всё дальше и дальше. Некоторые вышли уже на твёрдую, наезженную санями дорогу и рукавицами обметали с валенок снег. Тогда жандарм стал ругаться злобно, истошно, на чём свет стоит, чувствуя, как дрябнут в ногах мускулы и хочется уйти куда-нибудь за куст -— ему представилось, как будет взбешён ротмистр, как начнёт орать на него и, скорее всего, в кровь разобьёт ему лицо.