Сибирские огни, 1954, № 5

яркий лучик, который всегда вселяет надежду в сердце человека, даже запертого в глухом подземелье. Любовь, которую назвать нельзя, потому что и сам не знаешь, любовь ли она? Любовь ли это первое, дотоле ещё не изведанное... Вторая Лиза — та сердечная боль, которая не покидала Порфирия всё время, пока он жил на Джуглыме один, и вплоть до дня, когда Лиза вернулась домой. Борение двух разных чувств и желаний: начисто выжечь в себе, истребить веру в человека, в свет, в чистоту, в любовь: и — найти всё это, вернуть хоть то малое, что было, а не вернётся — так заново со­ здать, сделать своими руками! Потому что без веры в человека, в свет, в чистоту, в любовь не останется и смысла в жизни. Эта Лиза, которой никогда не было рядом с Порфирием, для него стала дороже первой. Пер­ вая Лиза была только обеспокоившим душу лучиком света, вторая — си­ лой, постепенно разрушавшей у него в душе всё тёмное, мрачное. И это была уже понятая, осознанная любовь. И горькая. До страшной боли горь­ кая, потому что она казалась потерянной совсем и больше никогда ника­ кой другой любовью не заменимой. И третья Лиза — живая человеческая радость. Не смутное предчув­ ствие, угадывание любви, а сама любовь. Не думы о человеке, а сам че­ ловек. Тот именно, который так нужен был Порфирию и который не за ­ менил, а вместил в себя и первую и вторую Лизу. С её возвращением в дом как-то сразу и полностью просветлело на душе у Порфирия. И круг товарищей по работе, и круг семьи, с теплом личного счастья, сблизились, слились в одно большое и цельное. А Лиза изо всего этого выдвинулась как-то вперёд, стала Порфирию ближе любого другого, потому что когда живёт в сердце мужа такая любовь, большая и настоящая, нет для него друга и товарища ближе и дороже жены... Он стоял, по всегдашней своей привычке закрыв глаза,— и думал. Вдруг всплыли в памяти жестокие слова, сказанные им когда-то Ильче в лесу, у костра: «Всё едино — после другого мужика я любить её не смо­ гу». Так как же теперь: осталось что-нибудь от тех слов или ничего не осталось? Порфирий открыл глаза. Будто не он сам, а кто-то посторонний не­ ожиданно задал ему этот вопрос, и, прежде чем ответить, нужно было ви­ деть: кто же спросил? Да, осталось! С тех пор, как Порфирий сказал эти слова, он всё от­ ступал и отступал от них. Отступал потому, что Лиза оказалась чистой и невиновной. Отступал и потому, что Лиза была его первой любовью, а первая любовь никогда не ржавеет. Он простил ей измену — измены не было. Он простил ей кровь на руках — и крови не было — не убила Лиза своего ребёнка. Он простил ей «того», первого, мужчину — не было к «то­ му» у Лизы любви. Была ненависть, а не любовь. И Порфирий ответил себе медленно и отчётливо, слово за словом. Ли­ зу он любит. Но он не полюбит, никогда не полюбит её ребёнка, её сына, к которому сейчас так стремится Лиза. Не полюбит потому, что он сов­ сем-совсем чужой для него, и даже больше, чем чужой,— сын самого нена­ вистного для него человека, безвестного и оттого ненавистного ещё боль­ ше. Порфирий обещал Лизе взять мальчишку в дом, и он возьмёт. А лю­ бить его не будет... нет, не будет. Никогда не будет. И всё, что он говорил Лизе об этом... неправда. Он и Лиза теперь поменялись местами. Не она Порфирию, как было прежде, а Порфирий ей теперь не может сказать правду. И будет лгать, чтобы только сберечь любовь, ту любовь, которой он так долго ждал. А если неправда снова разрушит её, как уже разрушала однажды? Ведь неправда всегда разрушает любовь! Но как же быть ему, если этот ребё­ нок для него всё-таки отталкивающе чужой?.. Прямо сказать Лизе об