Сибирские огни, 1954, № 5
шитьё — обмётывать мужу петли на рубахе — и вышла на крыльцо. Она хотя и похвасталась Лебедеву, будто сон разгуляла, всё же боролась с дремотой. Слипались глаза, и цепенели все мускулы, лишённые широких, резких движений. Пальцы едва сгибались, чтобы подтолкнуть и протащить иглу сквозь реденький ситец. Мотя всё чаще позёвывала, вкусно затягивая зевки, благо стесняться ей было некого. У неё даже мелькнула грешная мысль: привалиться бочком к дверному косяку, закрыть глаза и дать прой ти сонной одури. Но сделать это она побоялась. Вдруг потеряешь власть над собой? А ведь скоро надо уже и Федю подымать на работу. Проводить его, а тогда, пожалуй, понежиться на постели... И Мотя, томясь, продолжала обмётывать на ситцевой рубашке петель ку за петелькой. Ровные, аккуратные. Иначе делать она не могла. Отрываясь от работы, Мотя частенько взглядывала на небо. Серое, скучное, оно постепенно наполнялось живыми, горячими красками, раз двигалось всё шире, и крыши домов вычерчивались на нём всё резче. Давно ли затихнула, заснула улица, а вот уже и снова шаги за забо ром. Что значит —•лето! Не сидится, не лежится человеку дома. Скоро пастухи собирать стадо начнут. Хорошо у кого своя коровка. Молоко, тво рожок... Шаги за забором всё ближе. Тяжёлые... Должно быть, идёт несколько мужиков. Гуляли в гостях... Остановились возле их дома. Почему? С крыльца не видать... Донёсся свистящий шёпот: «Сигай!» —■и Мотю словно кипятком обдало. Она вскочила на ноги, выглянула из-за угла се ней и увидела на верхней доске забора чьи-то пальцы. Тотчас рядом с ни ми появилась вторая рука и показался околыш полицейской фуражки. Во флигеле у Дичко глухо заворчал Грозный, громыхнул железной цепью... Едва владея собой, Мотя вбежала в дом. Однако она не забыла зало жить сенечную дверь на засов, а на дверь в дом накинуть крюк. Лебедев увидел её большие, остановившиеся глаза, сведённые стра хом губы, которые никак не могли выговорить нужное слово, и понял всё сразу. Вскочил и Фёдор Минаевич. Он приподнял люк в подполье-, пере ступал возле него в одном белье и торопил: «Егор Иванович, скорее». Грозный лаял отрывисто, резко, зло. По сухому песку двора шуршали чу жие шаги. Брякнула щеколда — впускают во двор ещё. Мотя кусала губы, чтобы заставить отхлынуть с них страх, согнать судорогу. Лебедев схватил со стола пачку книг и листовок, —■всё, что могло стать уликой — и спрыг нул в подполье. Скрипнула подъёмная дверь тайника... Грозный хрипел и лаял так страшно, что казалось: сейчас он вышибет дверь, оборвёт цепь и в клочья растерзает непрошенных гостей. Мотя тря сущимися руками застилала постель. Фёдор Минаевич стоял у окна и при слушивался. — Всё во дворе топчутся,— тихо говорил он,— стало быть, во флигель им нужно, а собаки боятся. Застучали в окно. Как раз в то, возле которого стоял Фёдор Минае вич. Он невольно отскочил в сторону. У Моти подушка из рук выпала. Д а нилов подбежал к жене. — Мотенька,—сильно встряхнул он её и заглянул ей в глаза:—Успо койся! Ну? Вздрагивающими пальцами Мотя потянула подушку за угол наволоч ки, кинула её на постель. — Я уже... Уже...— почти без звука выговорила она.— Федя, ступай... Господи, ну что это со мной? Фёдор в нижнем белье вышел в сени. Нарочито долго возился с засо вом. Открыл двери. Двое жандармов сразу прошли в дом мимо него. Во дворе, у флигеля, кучкой стояло ещё несколько жандармов и среди них —
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2