Сибирские огни, 1954, № 5
«Там влагой насыщена вся земля,— подумал Алексей Антонович.— Здесь же, вероятно, грунтовые воды ушли вглубь, а росами одними де ревья не освежатся». Он вернулся к ручью, сел на камень, обросший ломким серым лишай ником, и стал ждать Лебедева. Солнце опускалось всё ниже, лучи его, про биваясь сквозь ветви деревьев и дробясь на тонкие радужные нити, уже не грели. Воздух стыл, но земля ещё попрежнему источала тепло, какое-то особенно ласковое, словно обволакивающее. Алексей Антонович, набрав в горсть сухого песку, тихонько пересы пал его из ладони в ладонь. Он ухаживал за своими руками только ради того, чтобы не потерять чувствительности в кончиках пальцев, которая ему так нужна при операциях. Он их мыл, тёр щётками, смазывал на ночь глицерином-— и не присматривался. Руки и руки. Не было бы на коже трещин и ссадин. Теперь ему почему-то показались свои пальцы необычно толстыми. Алексей Антонович выбросил песок, повернул ладони тыльной стороной вверх и увидел на них набухающие синие вены. «Старею я, что ли? — вдруг подумал он. И пробежался по лицу кон цами пальцев. На лбу он нащупал резкую, глубокую морщину, оттянул кожу вблизи нижнего века, сжав её в складку, и почувствовал, что она не сразу расправилась.— В зеркале всего этого я почему-то не замечал. Мо жет быть, не хотелось замечать? Боже, а мне уже тридцать'шестой!» И это ощущение, ещё не начала старости, но безусловного конца мо лодости, в душе Алексея Антоновича сразу как-то тесно сплелось с тем чувством грусти, какое он испытал, войдя в поблёкший-лес. В тот самый лес, какой ему запомнился в сиянии разноцветных огней на капельках дождя, оставшихся среди пучков густой зелёной хвои. Тогда было радост ное утро самого радостного дня его жизни. Но утро миновало, а самый день так и не наступил. И вот теперь приближается уже грустный вечер... Алексей Антонович в волнении встал, вглядываясь вверх, на откос Мольты, словно надеясь, что там, в чаще тонких сосенок, снова мелькнёт голубой газовый шарфик Анюты, и её звонкий молодой смех, как и тогда, опалит ему сердце... Нет! Это не возвращается. Так же, как не разгладятся уже морщи ны, пробороздившие ему лоб. Сумел подняться по этому крутому склону горы к своему счастью и не сумел с ним дальше пойти — кто же, кроме тебя, виноват? Чего ещё ты хочешь? Чтобы эта вот юная сосенка перед тобой встрепенулась, ожила и, как в сказке, обратилась в живую Анюту? Но даже это скорее случится, чем настоящая, несказочная Анюта придёт к тебе, как любимая... Солнце всё ниже... Успеют ли они с Михаилом пройти под Мольтой засветло? Правда, сейчас вода небольшая и так не случится, как тогда... Как странно, если бы тогда не гроза и не валом поднявшаяся в реке вода — сказала ли бы Анюта первой ему: «Алёша»? И решился ли бы сам он когда-нибудь просто назвать её Анютой? Как дрожала она тогда под секущими струями дождя, прижимаясь к его плечу своим горячим плечом! Но что осталось от всего этого? Эх, Мольта, Мольта, холодная каменная громада, почему же теперь тебе всё равно!.. В сопровождении Саввы и Лавутина Лебедев появился на тропе^ как раз в тот момент, когда солнце нижним своим краем село на чёрный го лец. Алексей Антонович поспешил им навстречу. — Всё отлично, Алёша,— поняв немой вопрос Мирвольского, сказал Лебедев, когда они приблизились друг к другу.— Были речи и до^меня не плохие, но я, кажется, тоже в грязь лицом не ударил. Как, Гордей Ильич? — Здорово ахнул,— подтвердил Лавутин.— Особенно хорошо у тебя получилось насчёт того, что броненосцем «Потёмкиным» скоро станет вся Россия.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2