Сибирские огни, 1954, № 5

— Вы нисколько не тревожьтесь, Егор Иванович, насчёт него. Он подолгу спит у меня, я успею вернуться. Да если и встанет, на улицу убе­ жит — мальчишкам не проговорится, он так воспитанный у меня. Пони­ мает. Как же: полных шесть лет человеку! А у меня часто зимой собира­ лись. Вернулась Груня, действительно, очень скоро. Вошла со сбитым на плечи платком, пунцовая и чуть запыхавшаяся от быстрой ходьбы. — Ну вот,— весело доложила она,— всё я и сделала. Порфирий Гав­ рилович велел сказать, что после четырёх будет ждать вас в березнике за переездом,— и весёлое лицо Груни вдруг опечалилось: она заметила, что Лебедев почти не притронулся к её угощению. Груня глянула на свои ла­ дони, сложила их вместе, постояла, всё такая же опечаленная, и стала со­ бирать со стола. Лебедев понял её чувство всё время отвергаемого госте­ приимства и поспешил поправить дело. — Вы уже всё убираете? А мне тут было скучно завтракать одно­ му,— сказал он, подходя к столу.—Мы, может быть, вместе с вами чаю попьём? И Груня сразу опять посветлела. За столом, не враз, а завязалась у них беседа. — Василий Иванович — я уж буду звать вас настоящим именем, хоть вы и говорите, что Егор теперь,— как-то теплее, а при людях я не прого­ ворюсь, не бойтесь — Василий Иванович! Да если бы на сердце моё по­ глядеть, оно, наверное, снаружи черепок, а внутри — боль живая. Ведь больше годудэно болит и болит, не утихает. Даже ночью нет ему отдыха — радостных снов. Как Ваня уехал, мне светлых снов и не виделось вовсе. Встаю, думаю: «Жив ли?» Ложусь: «Как он там?» Ведь смерть вокруг них день и ночь с косой ходит. По росе косит, а роса — наши, женские слёзы. Ох, Василий Иванович! Не дай господи в войну быть женщиной. Им, мужьям нашим, на войне и муки, и смерть. А нам, здесь, муки во сто раз горшие, и вдовой печальной остаться — та же смерть. Только хуже ещё, не враз она тебя в землю положит, а исподволь, когда горючим горем всю душу высушит. Вы подумайте, Василий Иванович, сколько снарядов, сколько пуль над головой у Вани моего пролетело, и каждая кому-то смерть или раны несла. Четыре раза и сам он был раненый. А угоди пуля только на вершок какой-нибудь вбок или ниже? Кресты, медали на грудь ему вешают. Вот за Мукден, за новую рану, ещё одну медаль ему выдали. А что ему, или мне, эти, медали, если он вернётся калекой. Паше Бурмаки­ ну дали все четыре Георгия, а на теле у него от рубцов места живого нет, и как только от смерти бог его бережёт? Может и не бог — любовь Ус­ тиньи. Говорю: любовь. А для неё — полынь горькая. Не губы милые, а раны кровавые целовать, в лазарете пальцами к горячему лбу прикос­ нуться. Всё и счастье. Ради чего оба они расцветали? Ну, кому, кому нуж­ но всё это горе на людей обрушивать? Вон Василёв на Большой улице но­ вый каменный магазин себе строит, говорят, по всей Сибири в каждом го­ роде тоже построит ещё, и заводы, а я только заплатки к заплаткам при­ шиваю,— Груня провела пальцами по рукаву кофты, и Лебедев увидел, что он, действительно, несколько раз заштопан и залатан.— Саша мой с ваниного отъезда разу обновки не видел. Василий Иванович! Когда же войне этой проклятой будет конец? Вот и корабли наши все потопили... Ужели японец сильный такой? Или он захватит и всю русскую землю? — Нет, Груня, русскую землю японцы не захватят, и никто никогда не захватит, на ней живёт русский народ, и воевать за эту землю любому врагу пришлось бы с народом. А народ русский землю родную никогда не отдаст. Потому только и японцы оказываются сильны, что не народная эта война. А за чужие земли и за царские интересы. И такой войне всё равно народ положит конец.