Сибирские огни, 1954, № 4

В штормовую погоду, привязанный к лодкам, Одинокий и утлый отчалил паром. Там толпа каторжан в окруженьи конвойных, Там из глоток охрипших, похожа на стон, Рвётся горькая песня, взмывает нестройно, Вторит песне протяжной цепей перезвон. И летит эта песня далёко-далече, И, штормуя, гремит ей в ответ Енисей... У реки, торопясь к перевозу, под вечер Бородатый ямщик осадил лошадей. Долго ждать переправы... Из старой пролётки Вылезает приезжий, невзрачный на вид. Пыль с плаща отряхает, усталой походкой Направляется к берегу, молча стоит. И, пенсне протирая платком осторожно, Смотрит пристально в дали, прищурясь слегка. Может, сердцу взгрустнулось от песни острожной? Может, чем-то его взволновала река? А она, многоярусным пенистым валом Набегая, залив острова и луга, Превращая в щебёнку гранитные скалы, Бьётся гулко, готовая смыть берега. Столько мощи в ней, столько в ней удали было, Что приезжий безмолвно стоял над рекой, Покорённый её необузданной силой, Зачарованный вольной её красотой. И, наверное, в эти часы ожиданья Он всем сердцем, душою почувствовал всей: Нет, не стоном, не этой вот песней-рыданьем — Полной жизнью ты будешь шуметь, Енисей! Так недавно ещё утомлённый, угрюмый, Он, казалось, порывистым юношей стал. Вынул быстро тетрадь. И заветные думы, Задушевные думы в тетрадь записал. И остались, как песен родимых истоки, И как память о нём, что в народе жива, Эти вещие, сердцем согретые строки, Эти, полные веры глубокой, слова!