Сибирские огни, 1954, № 4
Старик помял короткую бороду. Что за нужда? Что за экстренный выезд? Не такой был случай — с головой засыпало в шахте — и то отле жался. А теперь почему же... Но Мария даже не захотела выслушать его. Взяла сильными руками подмышки и подняла с кровати, поставила на ноги. Пришлось итти, ехать. Дожидаться очереди в приёмной у терапевта.. Дуть ли не догола раздеваться. Показывать язык, и, как маленькому, про износить: «A-а». Бедный Макар, все шишки на твою старую голову! На обратном пути Мария попросила Тимофея Наумовича приняты таблетку. — Дома, — отказался было старик. — Сейчас, — потребовала она. И после этого он пытался отказываться, но посмотрел в чистое, румя ное, красивое лицо девушки, вспомнил, как она тогда волновалась, что снимают с экскаватора, думала — роняет рабочую честь, и без дальней ших пререканий проглотил горькую, будто полынь, лепёшку. После этой поездки в поликлинику и началось всё остальное: раньше обычного вернулся с монтажной площадки Виктор, спросил, что и как, и положил перед изголовьем отца кулёк с яблоками; следом явились Ольга и Пётр с грушами; позвонил с разреза Георгий Иванович Вихрецов; от Даши подоспела телеграмма: «Папка, держись, лечу»... У Тимофея Наумовича кругом пошла голова. А тут ещё Вера Матвеевна переселила его в свою комнату; мастерица по кухонным и кулинарным делам, она на варила малинового варенья, напекла белых пышек с изюмом, завалила угощениями половину стола. Ольга с Марией накупили цветов и поста вили их в фарфоровой вазе, принесённой из Дашиной комнаты... «Зачем? Чего думают добиться?» — рассуждал сам с собой старик.— Надоумили выйти на пенсию; в доме, как в тюрьме, засадили... Хворать заставили! Напоследок решили изводить сластями и душить ароматами. Хотя... — Тимофей Наумович отвернулся к стенке. — Сам виноват: поль стился на лёгкую жизнь...» В комнату то и дело заглядывали. То Вера Матвеевна, то Мария, то Ольга. Тимофей Наумович даже не поднимал глаз, лежал лицом к стен ке, молчал. Но любимого внука Володьку он не мог обойти вниманием, обидеть. Заслышав его лёгкие, мышиные шаги, повернул голову и высво бодил из-под одеяла руки, жилистые, будто перетянутые шпагатом. Входи, парень, присаживайся поближе к столу и уплетай яства. Внук осторожно вошёл. Выбрал из кучи самое маленькое яблоко и надкусил зелёный бочок. Сладкое... А ты, дедушка, раньше на шахте работал, не в мастер ской? На шахтах, — охотно отозвался старик. — С юных лет, с незапа мятных времён, дорогой мой. -— С каких? — не понял Володька. Ну, с давних пор. С тех пор, когда на шахтах ещё ни машин,, ни электричества не было; поползал, дружок, по каменным норкам, покла нялся шахте-матушке. — Зачем? Зачем кланялся? Ну, низко было, темно. Идёшь — нагибаешься, не так, как сейчас, во весь рост. Спустишься, бывало, под землю и ку паешься в поту, как котлета в подливке... А груши что не берёшь? Они ещё слаще, ешь. Володька взял грушу, но есть не стал. Под подушку себе положу. Как лягу спать, тогда съем. А ты, дедушка, не умрёшь? Я? Тимофей Наумович сел на кровати, свесил голые ноги. Вот
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2