Сибирские огни, 1954, № 1

отправлять — хорошо. Мне с ним на дачу выезжать — хорошо. В городе всё лето ребёнка томить — тоже хорошо! Женя, дорогая... Пожалуйста, я тебе предоставил полный выбор. Да? Мне выбор?.. Ты знаешь, как это называется? — К чему это, Женя? Шабалов отодвинул журнал. Евгения Дмитриевна стояла в двери, рослая, моложавая, строгая. Ему казалось, что жена очень мало измени­ лась с тех пор, как они поженились. Это было очень давно — двадцать два года тому назад — и как будто бы совсем недавно. На белом пра­ вильном лице не найдёшь морщин; русые волосы не поредели, не утрати­ ли свежего, приятного цвета; серые глаза глядели попрежнему прямо, внимательно и... да, и доброжелательно. Иван Прохорович видел знако­ мое ему, так любимое им выражение доброты и ласки в этих глазах, зату­ маненное, скрытое сейчас обидой и раздражением. Ты знаешь, к чему. Это называется равнодушием, Иван Прохоро­ вич. «Иван Прохорович» — она называла его так по привычке, усвоенной в ту пору, когда они вместе, рядом, плечо в плечо, сидели за чертёжными столами на ленинградском заводе. Она, невеста, была рядовым конструк­ тором, он, жених, — старшим. В её устах обращение по имени-отчеству приобретало теплоту, сердечность. Шабалов в таких случаях, дурачась, величал её Женей Дмитриевной. Давно ли так было? Сейчас «Иван Про­ хорович» прозвучало до боли неприятно. — Неужели надо тебя убеждать, что это неправда? — Не надо. Не надо! Зачем красивые слова, если дела... Д а что го­ ворить. Сколько раз я просила тебя уволиться, уехать? Идёт пятидесятый год. Все давно возвратились по домам, а мы... Шабалов потупился. Он молчал, опасаясь неосторожным словом вы­ звать сцену. — Молчишь... Ты молчишь! Ты потерял вкус говорить со мной... Толь­ ко котлы. И никакого просвета. Так и знай, брошу всё это хозяйство и... Евгения Дмитриевна круто повернулась, резко толкнула дверь, воз­ вратилась на кухню. Шабалов слышал, как жена ожесточённо принялась скрести чешую рыбины. Ножи, действительно, тупые... Валерик, напряжённо прислушивавшийся к разговору родителей, по­ дошёл к отцу: — Папа, зачем мамочку обижаешь? — Не обижаю, сынок. Мы с ней о делах разговаривали. — Шабалов взял сына на колени и прижал к себе. — Так не разговаривают,— серьёзно возразил мальчик. — Обижа­ ешь. Ты злой. Я хочу к мамочке. Пусти! — Мальчик резво побежал кори­ дором, крича на ходу: — Мама, ты что делаешь? Давай помогу. За журнал браться уже не хотелось. Шабалов думал и всё время ма­ шинально следил за звуками, доносившимися из кухни. Вот на сковороде зашипела рыба, вот Женя принялась чистить картошку... тупым ножом. Иван Прохорович прошёл в боковую дверь, очутился в детской. Здесь стояли кровать Валерика, маленькая этажерка с красочными книжками. В углу беспорядочной кучей лежали игрушки. Шабалов бесцельно ходил из комнаты в комнату. Столик Светланы, уставленный флаконами, ко­ робочками, баночками. Вот пианино. Он коснулся крышки и отнял руку— гладка, холодна... «Неужели надо ехать?» — подумал он и ушёл в рабочий кабинет. Шабалов любил эту тесную, скупо обставленную комнату. Войдёшь в. неё — и сразу ощутишь внутренний подъём, неодолимую и радостную- потребность искать.